Октавиан Август. Революционер, ставший императором

Мятеж – ибо с точки зрения закона отказ повиноваться распоряжениям римского консула был не чем иным, как мятежом, – двух легионов и их присоединение к «частной», «незаконной» армии с целью увеличить ее численность, а также подчинение приказам человека, не обладавшего никакой властью, чтобы распоряжаться ими, – все это было предано забвению. Антоний не только не являлся консулом – он был врагом народа римского, новым Катилиной или, хуже того, Спартаком, и это позволяло оправдать все что угодно. Так Цицерон и поступил, хотя в тот момент трудно было понять, что на самом деле Антоний совершил такого, чтобы заслужить осуждение. Цезарь нарушал закон куда чаще.

Симпатии общества к Цицерону стали расти, однако далеко не так быстро, как ему хотелось. Цезарь и его армия представляли собой силу, которую невозможно было игнорировать. Четыре новых легиона, набранных консулами, были столь же бесполезны в борьбе с ней, как если бы они находились под рукой Антония. Цезаря невозможно было одолеть, и, значит, в сложившейся ситуации факт его присутствия на политической сцене приходилось принять. Более того, на него следовало смотреть сквозь пальцы. Сулла создал прецедент, использовав «частную» армию двадцатитрехлетнего Помпея.

Иное дело Антоний. Он был консулом – его претензии на полномочия являлись, по крайней мере, не менее законными, нежели у Гирция, Пансы и тем более Децима Брута, – и народное собрание приняло закон о передаче ему контроля над Цизальпинской Галлией, голосовавших вдохновляло присутствие Цезаря. Законность этого голосования вызывала сомнения, утверждали, что имело место запугивание его участников и, по иронии судьбы, во время собрания в кои-то веки действительно была гроза, а не просто вымышленное на случай дурное предзнаменование. Независимо от того, нравился им консул или нет, желания устраивать из-за этого гражданскую войну было мало. Антоний имел союзников в сенате, а его мать и жена делали все возможное, чтобы заручиться поддержкой для него. Все заговорщики уже покинули Рим, оставались лишь те, кто им симпатизировал, и горстка людей, страстно желавших помочь Дециму Бруту. Пока сенат еще отказывался объявить Антония врагом римского народа, вместо этого отправив к нему в качестве послов трех видных своих членов. Одним из них был Луций Марций Филипп, и нет никаких признаков того, что он не питал искренней надежды на достижение компромисса.

Однако даже в этой ситуации переговоры не привели ни к чему. Антоний продолжал свои нападки на Цезаря, оскорбляя его настоящую семью, дабы напомнить, что он не является родным сыном Юлия Цезаря: по его словам, «так называемый» Цезарь, выскочка из провинции, потомок никому не ведомых рабов-чужеземцев, простой мальчишка, отдался стареющему диктатору, чтобы войти к нему в милость. В этих замечаниях так и слышалась надменность, столь свойственная аристократам, но в остальном они, очевидно, не выходили за рамки общепринятого: инвективы в римской политике были обычным делом, и даже в те времена их никто не принимал за чистую монету.