Октавиан Август. Революционер, ставший императором

Громоздкие и, в сущности, любительские армии плохо управлялись или не управлялись вообще, и первая битва при Филиппах закончилась вничью. Легионы Цезаря понесли тяжелейшие потери, лишившись также множества штандартов. Еще худшие вести пришли, когда гонец принес сообщение о том, что последний конвой из Италии перехвачен и уничтожен неприятельским флотом. Значительная часть Марсова легиона и еще один легион погибли от огня или утонули, когда загорелись транспортные суда. Брут не поверил донесению, когда получил его, и, похоже, впал в депрессию из-за гибели своего союзника и зятя. Кассий погиб, однако обе армии оставались разделены, и потому Брут тотчас щедро одарил солдат коллеги деньгами, чтобы поддержать их готовность умирать за республику и свободу. Антоний продолжал расширять укрепленные линии вокруг левого фланга неприятеля. Кассий держал отряд на господствующем над местностью холме, но Брут, то ли по ошибке, то ли из неуместного стремления продемонстрировать свою власть, отозвал его оттуда. Антоний и Цезарь заметили промах и немедленно отправили туда воинов, чтобы захватить возвышенность, и солдаты быстро возвели там мощные укрепления. Снабжение армии Брута опять оказалось под угрозой. Проходили дни и недели, в его армии росло разочарование – воины все больше хотели положить конец делу, вновь сразившись с врагом.

23 октября Брут с неохотой дал сражение. На сей раз армии выстроились под прямым углом к той позиции, которую они занимали во время первой битвы. Таким образом, люди Брута лишились преимущества в виде пологого склона. Несмотря на это, бой был длительным и жестоким, но воины триумвиров неуклонно теснили противника «подобно тому, как работники опрокидывают тяжелую машину» – и, наконец, обратили его в бегство. Бруту удалось удержать несколько легионов и отступить, сохраняя порядок. Затем, вдохновленный, подобно многим людям его поколения, примером Катона и прочих, он покончил с собой.^[250]

Цезарь уже достаточно оправился, чтобы активно участвовать во второй битве, хотя лавры за победу в кампании достались Антонию. Утверждали, что пленники из числа знатных отпускали язвительные замечания в адрес юного триумвира и приветствовали как «императора» Антония. Разумеется, куда больше из числа помилованных решили присоединиться именно к нему, отдав предпочтение человеку более старшего возраста, представителю уважаемого аристократического рода. Антония также восхваляли за то, что он с уважением обращался с телом Брута, хотя, как утверждает Плутарх, Цезарь проявил не меньшее великодушие по отношению к останкам покойного. Его голову отослали в Рим (по чьему приказу – неясно), чтобы положить ее к подножию статуи Юлия Цезаря, однако она пошла ко дну вместе с кораблем, который вез ее. Наследника диктатора обвиняли в недостойном обращении с пленными – например, попавшие в его руки отец и сын игрой решали, кто из них будет обезглавлен первым.^[251]

Едва ли не вся слава за победу над Брутом и Кассием досталась Антонию, хотя позднее Цезарь преспокойно заявит: «Тех, кто убил моего отца, я удалил в изгнание на законном основании, по приговору суда, отомстив им за преступление. Впоследствии, когда они пошли на государство войной, я разбил их в двух сражениях».

На тот момент хватало того, что главные заговорщики были разгромлены и погибли и что сам Цезарь по крайней мере в этом участвовал. Нужно было, чтобы полководец сражался успешно, а война закончилась победой. Ему и Антонию требовалось выполнить свои обещания перед собственными солдатами, очень многим из которых полагалась отставка либо потому, что они и так уже долго служили, либо потому, что их зачислили в армию лишь на время войны. Им обещали землю в Италии, и было решено, что Цезарь по возвращении будет наблюдать за этим процессом. Антоний должен был остаться в Восточном Средиземноморье, чтобы обеспечить лояльность провинций и выжимать из них гигантские суммы денег, в которых триумвиры нуждались для уплаты воинам и финансирования земельных раздач. У провинциальных царств и городов не было другого выбора, как выполнять подобные требования, как они это делали совсем недавно по приказу «Освободителей», а за несколько лет до этого – Помпея и затем Юлия Цезаря. Цари и прочие первые лица знали, что если не будут повиноваться, то римляне с легкостью найдут честолюбивых соперников, чтобы заменить их. Клеопатра просто была одной из многочисленных восточных владычиц, стремившихся снискать расположение Антония.^[252]