Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

После того как Молотов покинул Думу, а Шрейдер поведал печальную историю своей миссии, на трибуне появилась графиня Софья Владимировна Панина:

— Если гласные не могут подойти к Зимнему дворцу, то они могут стать перед орудиями, стреляющими в Зимний дворец, и категорически заявить, что только через их головы большевики могут расстреливать Временное правительство!

Речь Паниной вновь подняла боевой настрой, и члены Думы двинулись было на улицу. Но тут новая весть: в Думу направляется в полном составе Исполком Совета крестьянских депутатов для совместного заседания. Опять вернулись в зал. Пока ждали крестьянских депутатов, принесли неизвестно как доставленную из Зимнего «посмертную» записку министра земледелия Маслова: если ему суждено умереть, то он умрет «с проклятием по адресу демократии, которая послала его во Временное правительство, настаивала на этом и теперь оставляет его без защиты». Снова заговорили о необходимости идти умирать вместе с правительством[3046].

После первоначального решения на этот счет прошло уже полтора часа. Звонили по телефону в партийные организации, в Исполнительный комитет Совета крестьянских депутатов, созывая людей идти на Дворцовую площадь. «Возвышенная, граничащая с героическим экстазом атмосфера постепенно рассеивалась. Настроение спадало. И когда уже пошли, не было ни подъема, ни вдохновения. Шли, по словам Зензинова, стройными рядами и с пением «Марсельезы»… Двигалась очень нестройная толпа — к думской процессии присоединилась и публика»[3047].

Участвовавший в процессии Станкевич подтверждал: «Вышли — много, быть может, несколько сот человек. Выстроились шеренгами и двинулись по Невскому проспекту. Вдруг голова шествия остановилась: дорогу преградил большевистский патруль. Начались долгие переговоры. Приехал грузовик, наполненный матросами, молодыми, разудалыми, но теперь какими-то странно задумчивыми парнями. Общественные деятели окружили грузовик и стали доказывать ему, что это неотъемлемое право каждого гражданина быть со своим правительством в такие минуты. Матросы не отвечают и даже смотрят куда-то в сторону или, вернее, вверх, прямо перед собой, с платформы грузовика»[3048].

Застали эту процессию и вездесущие американские журналисты: «Поперек широкой улицы стояли человек двадцать матросов и преграждали путь толпе людей, стремящейся пройти к Зимнему…

— Пропустите нас! Мы идем умирать, — упрашивали они матросов.

— Ступайте домой и примите яд, — послышался ответ. — А здесь ничего не выйдет. У нас приказ Военно-революционного комитета не пропускать вас. Умирать здесь не разрешается.

Посовещавшись, они обратились к матросам с более практическим вопросом:

— А что будет, если мы вдруг попробуем прорваться?

— Что ж, — ответил один матрос, — придется вас немного поколотить, но убивать мы вас все равно не будем, ни одного человека не убьем.

Тогда к толпе обратился министр снабжения Прокопович, который должен был находиться в Зимнем дворце…

— Товарищи! — дрожащим голосом воскликнул он. — Давайте вернемся. Откажемся умирать от руки стрелочников!»[3049]

С гордым видом представители общественности зашагали назад.

Однако новость о том, что Дума организует это шествие, стала последним лучиком надежды для защитников резиденции правительства. Распространившись среди юнкеров, известие получило такую форму: «общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут ко Дворцу, скоро должны подойти и освободить Дворец от осады»[3050]. Юнкера, решившие было сдаваться, вновь приободрились.

Когда наступил новый день — 26 февраля (8 ноября) — Зимний дворец еще не был взят, а советская власть не была провозглашена. Что страна праздновала в течение трех четвертей века именно 7 ноября, не вполне понятно.

В Зимнем остались только подростки-юнкера и кто-то из их командиров. Синегуб возле кабинета, где заседает правительство. «Выйдя в зал, я снова почувствовал прилив бесконечной слабости от неожиданно для меня родившегося какого-то чувства симпатии к этим людям, в сущности покинутым всеми, на волю волн взыгравшегося рока. «Бедные, как тяжело вам».

— Господин офицер, господин офицер, — внезапно раздался зов сзади.

— Это вас зовут, — сказал мне мой спутник. Я обернулся. Ко мне из кабинета заседания Правительства большими шагами быстро приближалась высокая, стройная фигура Пальчинского.

— Сейчас звонили по телефону из Городской Думы, что общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут сюда и скоро должны подойти и освободить Дворец от осады. Вы сами, пожалуйста, тоже распространяйте это. Это должно поднять дух, — отходя от меня, закончил он отдачу распоряжений.

Это известие о шествии отцов города и духовенства подняло меня. И мне стало удивительно легко.

— Это поразительно красиво будет, — говорил я сопровождавшему меня юноше.

— Ура! Да здравствует Россия! — закончил я сообщение новости и под общие торжественные крики «ура» юнкеров побежал дальше, останавливаясь перед группами юнкеров и делясь с ними приближающейся радостью.