Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Большевики переиграли всех остальных идеологически. Ленин моментально по возвращении в Россию понял, что людям в массе совершенно безразлична политика, их гораздо больше волнует собственное материальное положение, и они безумно устали от войны. «С свойственным ему поразительным революционным чутьем, Ленин сейчас же учел это положение, когда совершенно снял лозунг «демократической республики», сделал главным лозунгом агитации среди рабочих — «рабочий контроль», среди крестьян — конфискацию всей помещичьей земли, среди солдат — немедленное заключение мира, а лозунгом своей кампании против Временного правительства — «Долой министров-капиталистов!», и когда выдвинул требование «Вся власть Советам!», которое и рабочие, и крестьяне, и солдаты понимали одинаково не как гарантию осуществления их политических прав, а как гарантию «неурезанного» осуществления их экономических и социальных надежд и чаяний»[3277], — подчеркивал Дан.

Социальный психолог Гюстав Лебон, которого с одинаковым удовольствием читали и Ленин, и Гитлер, замечал, что «успех вероучения совершенно не зависит от доли истины или заблуждения, заключающихся в нем, но исключительно от возбуждаемых им чувств и доверия, которые оно внушает»[3278]. Большевизм не имел бы успеха, если бы не был созвучен общественным настроениям, ожиданиям, корневым стереотипам массового российского сознания, в котором столь большое место занимали государственно-патерналистский комплекс в сочетании с общинно-демократическими представлениями (в которые весьма естественно укладывались идеи Советов).

Об органичности большевизма российской почве сказал Федор Степун: «Было ясно, что большевизм — это географическая бескрайность и психологическая безмерность России. Это русские «мозги набекрень» и «исповедь горячего сердца вверх пятами», это исконное русское «ничего не хочу и ничего не желаю», это дикое «улюлюканье» наших борзятников, но и культурнический нигилизм Толстого во имя последней правды и смрадное богоискание героев Достоевского. Было ясно, что большевизм — одна из глубочайших стихий русской души: не только ее болезнь и ее преступление»[3279].

Каждая революция — следствие несбывшихся ожиданий. И наибольшие шансы на победу получают те, кто дают новую надежду. Желание изменить жизнь к лучшему, приблизить «настоящий день» — было всеобщим. Людям были безразличны либерализм, демократия или социализм. Но большевики породили надежду на мир и землю, что дало им ту лестницу, по которой они вскарабкались к власти — армию. Генерал Алексей Брусилов авторитетно свидетельствовал о причинах поворота к большевикам солдат: «Их совершенно не интересовал Интернационал, коммунизм и т. п. вопросы. Они только усвоили себе следующие начала своей будущей свободной жизни: немедленно мир во что бы то ни стало, отобрание от всего имущественного класса, к какому бы он сословию ни принадлежал, всего имущества, уничтожение помещика и вообще барина»[3280]. Бубликов подчеркивал, что большевики, в отличие от Временного правительства, «нашли нужные слова: «Мы несем вам хлеб, мир и землю». И все это сейчас. «Мир хижинам, война — дворцам». «Долой источник всех зол — капитализм». «Мы научим весь мир, как устраивать счастье народных масс!» Есть от чего духу заняться! Есть чем воодушевиться массам!»[3281].

Исключительно плодотворной оказалась идея Советов как новой формы государственной власти. «В примитивном представлении русских народных масс этот лозунг был синонимом народовластия, — признавал генерал Головин. — Крестьянин видел в нем закрепление за ним обладания землей через посредство своего сельского земельного комитета; солдат видел в осуществлении этого лозунга окончательное освобождение его от дисциплины и возможность громко требовать мира через посредство своего Совета; рабочий усматривал в нем способ захвата в свои руки фабрик… Вместе с этим, выкидывая лозунг «Вся власть Советам», большевики чрезвычайно облегчали себе подготовку к восстанию. Всякий риск, сопряженный с этой подготовкой, устранялся тем «невесомым» фактором, который Троцкий называет «советской легальностью»[3282].

Действительно, захват большевиками власти не выглядел как чистый произвол. Вопреки многократным настояниям Ленина большевики синхронизировали его со Съездом Советов, тем самым придав своей власти видимость легитимности. Ведь во все время двоевластия народ вполне привык к тому, что Совет выступал против правительства или исправлял его решения. Как подчеркивал Троцкий, «съезд Советов, по существу съезд переворота, является в то же время бесспорным для народных масс носителем если не всего суверенитета, то, по крайней мере, доброй его половины… Было бы грубой ошибкой считать все это юридическими тонкостями, безразличными для народа: наоборот, именно в таком виде основные факты революции отражались в сознании масс»[3283]. Легитимность, прикрытая традициями и приемами двоевластия, была лучше, чем никакая.