Октябрь

Броневик приблизился. Глазки были открыты, оттуда велось наблюдение.

«Ладно, смотри, не смотри, а с места не сойдем!» — с трудом удерживаясь от желания вести наблюдение за дулом пулемета, твердо говорил я себе, попыхивая папиросой.

Но вот броневик поравнялся с воротами телефонной станции и остановился. Через секунду из ворот выскочил прапорщик и, подойдя к машине, о чем-то переговорил в боковой глазок с находящимися внутри машины. Переговоры продолжались не долее минуты. Кончив говорить, прапорщик исчез, а машина, вздрогнув, снова тихо поползла вперед… к нам.

«Пройдет мимо нас, повернется — и тогда…» — начали было наслаиваться в голове комбинации возможных действий бронемашины, как ее новая остановка оборвала их. — «Ну, начнется», — решил я. «В живот или в голову?» — вырос вопрос, и я взглянул на дуло пулемета. Оно было накрыто чехлом.

«Сволочи! — выругался я. — Насмехаетесь вы, что ли?» — и я было шагнул к машине с желанием выяснить, что же, наконец, они собою представляют, как скрип передовых рычагов и начавшийся ход машины назад с заворотом зада корпуса в ворота станции остановил меня.

Вот открылись ворота, и машина медленно вошла под арку. «Почему они медлят?» — «Хорошо медлят! — сейчас же ответил я себе. Заняли уже станцию своим караулом. Прислали на помощь броневик и строят на улицах баррикады. Вот мы медлим. Мало того — идиотов-ротозеев из себя изображаем!» — негодовал я на пассивность действий военного комиссара и Зимнего, откуда все еще не присылали просимый пироксилин. «Скорее бы его получить, тогда машину подорву уближенным снарядом, приспособленным хотя бы к штыку винтовки, которую и подсуну под броневик», — размечтался я, как ко мне подошел портупей-юнкер Гаккель, бывший студент Института путей сообщения, и попросил разрешения высказать свои соображения.

«Пожалуйста, говорите, я слушаю вас», — дал я согласие.

«Разрешите доложить, что юнкера очень смущены нашей бездеятельностью. Сколько времени мы стоим здесь и дождались того, что уже броневик прибыл. Некоторые опасаются, что здесь кроется провокация».

«Что за вздор! Вы же видите, что я связан повиновением военному комиссару. Он распоряжается здесь!» — с негодованием, горячо запротестовал я против усмотрения в моих действиях чего-то нечистого.

«Ради Бога! Господин поручик, ваше поведение, наоборот, только и поддерживает настроение и повиновение вам, — торопливо ответил портупей-юнкер. — Я к вам потому и подошел, что знаю вас. Вы же тоже знаете, что я был на фронте и георгиевский кавалер и что, конечно, поэтому мне непонятна малодушная тактика какого-то комиссара, который сперва нас поздравил с почетным назначением в караул Мариинского дворца, а затем, зная об отсутствии патронов и неопытности наших юнкеров, держит нас уже столько времени перед станцией. Если он не решался занять ее раньше, то как же он займет ее теперь, когда там броневик? Нет, здесь если не зло скрывается, то глупость, господин поручик», — серьезно и резонно докладывал портупей-юнкер.

«Черт вас возьми! — неслось у меня в голове, — Что вы, мои мысли читали, что ли?..»

«Но что же делать, дорогой, — надо ждать, — дружественно заговорил я. — Я послал четыре донесения с просьбой о высылке пироксилина и подкрепления, которое думаю послать на Мойку для снятия баррикад. И я думаю, что скоро мы получим и то, и другое, а тогда я буду действовать на свой страх и риск».

«Вот, это прекрасно, господин поручик; простите, что беспокоил вас», — довольно ответил портупей-юнкер.

В этот момент вдруг Морская заголосила на всевозможные лады.

«Что такое? — повернулся я в сторону визга и истерического крика — Женщины? Откуда они взялись? Ах, с телефонной станции!» — «Это телефонные барышни. Очевидно, их выпроводили в намерении открыть уже боевые действия», — высказал свое соображение портупей-юнкер Гаккель.

Между тем вой, истерический вой вырывавшихся из ворот станции потока барышень все усиливался. А почти пустынная Морская сразу запестрела различнейшими бегущими, прыгающими нарядами и шляпками.

Юнкера, наблюдая картинку печального бегства, искренне захлебывались от смеха, на который более пожилые барышни отвечали кто усовещанием, а кто карканьем беды.

«Нашли над чем смяться! — кричали одни, — вы бы посмотрели, как с нами обращались! Это не люди!..»

«Уходите вы поскорее отсюда. Вас губят нарочно. Весь город в руках Ленина.

Все части перешли на его сторону. А вам здесь готовят западню».