Октябрь

Под плач и причитание матери и под насмешливые взгляды обывателей я и отец, держа на плечах винтовки, направились в штаб, где царило чрезвычайное оживление.

В штабе под столами, на столах и около мы видели, как масса рабочих, интересы которых раньше ограничивались семьей, сейчас любовно чистили винтовки, еле сдерживаясь от желания идти в центр завоевывать свое рабочее могущество.

Везде шли беседы, но споров здесь не было. Спорить в такие моменты, когда по другой стороне баррикад происходило единение, рабочие инстинктивно полагали опасным. Среди сотни красногвардейцев, где были и эсеры, и меньшевики, была такая общность интересов в этот день, что мой папаша, обняв меня, заметил: «Сегодня я себя чувствую особенным храбрецом. И если у всех так же, то завтра будет советская власть, т. е. наша».

«А если ее через день придется отдать?» — шутливо заметил пробегавший ротный.

«Никогда! Но, черт побери, хоть день, да будет наш», — потрясая винтовкой, крикнул мой отец, вызывая энтузиазм у присутствующих. «Нам бы только день, а уж там мы покажем, как бережем свою собственность».

После занятий пришло известие, что в Питер стягиваются юнкера, казаки и урядники, и все, за редким исключением, остались ночевать в штабе. Утром 24 октября мы были извещены членом райкома… о ночной попытке буржуазии задержать свое падение арестом среди вождей рабочих. Тут же было прочитано воззвание питерского Совета, где призывалось к революционной выдержке и где предписывалось революционным отрядам быть в полной боевой готовности. При чтении этого воззвания я знал, что в знак своей готовности к борьбе за коммунистическое общество мы, вооруженные рабочие, пойдем на все. Мы тогда были задорны и безумно смелы. Кто теперь в этом сомневается?

Лев Троцкий

В здании Главного штаба, рядом с Зимним, в ночь на 24-е несли караул солдаты Павловского полка, одной из наиболее надежных частей Военно-революционного комитета. При солдатах велись речи о вызове юнкеров, о разводке мостов, об арестах. Все, что павловцам удавалось услышать и запомнить, они сейчас же передавали в районы и в Смольный. В революционном центре не всегда умели использовать сообщения этой самопроизвольной разведки. Но она выполняла все же незаменимую работу. Рабочие и солдаты всего города узнавали о намерениях врага и укреплялись в своей готовности дать отпор.

Джон Рид

Прапорщик Павловского полка рассказал нам, как началось восстание: «В ночь на 6-е ноября (24 октября) полк был на дежурстве в Генеральном штабе. Я был в карауле вместе с несколькими товарищами. Иван Павлович и еще один товарищ — не помню его имени — спрятались за оконными занавесями в комнате, где заседал штаб, и подслушали там очень много серьезных вещей. Например, они слышали приказ: ночью же привезти в Петроград гатчинских юнкеров и приказ казакам к утру быть готовыми к действиям… Все главные пункты города должны были быть заняты еще до рассвета. После этого штабные собирались развести мосты. Но, когда они стали говорить, что надо окружить Смольный, тогда Иван Павлович не выдержал. В это время входило и выходило очень много народу, так что ему удалось выскользнуть из комнаты и пробраться в дежурную, а подслушивать остался другой товарищ.

Я уже подозревал, что тут что-то замышляется. К штабу все время подъезжали автомобили с офицерами, тут же были и все министры. Иван Павлович рассказал мне все, что слышал. Было половина третьего утра… С нами был секретарь полкового комитета. Мы все рассказали ему и спросили, что делать.

„Арестовывать всех входящих и выходящих“, — ответил он нам. Так мы и сделали. Через час мы уже поймали несколько офицеров и двоих министров и отправили их прямо в Смольный. Но Военно-революционный комитет еще не был готов: он не знал, что делать, и скоро оттуда пришел приказ всех отпустить и больше никого не задерживать. Мы бросились в Смольный — всю дорогу бегом. Пока мы им втолковали, что война уже началась, прошло, я думаю, не меньше часу. Мы вернулись в штаб только к пяти часам, а за это время почти все арестованные уже разошлись. Но кое-кого мы все-таки удержали, а весь гарнизон был уже на ходу…»

Лев Троцкий