Октябрь<br />(История одной революции)

На часах пробило два часа; потом три, потом четыре, потом пять. Если Германия попытается систематизировать Россию, то ей придется работать не покладая рук. Русский всегда опаздывает. В шесть часов вошли семь судей. Все они были рабочими. Их избрал Всероссийский съезд Советов Рабочих и Солдатских депутатов. Ни один из них не мог похвастать чистым воротником. Председатель носил запачканный деловой костюм. У одного из судей рубашка была настолько грязной, что невозможно было определить ее цвет. Он был без воротника.

Никто не поднялся, чтобы приветствовать суд. Перед судом предстала группа юнкеров, и среди них человек по фамилии Пуришкевич — генерал царской армий, один из тех, кто принял участие в убийстве Распутина. Пуришкевич — монархист до мозга костей и ненавистен рабочему классу. Он и его соратники обвинялись в создании организации, которая должна была захватить власть и восстановить монархию.

Зал суда был переполнен. Судебный процесс выманил из укрытия ряд знатных и богатых людей. Большинство женщин носили костюмы сестер Красного Креста, чтобы скрыть свою элегантность. Но одна семья, мать с несколькими дочерями и прочими родственниками, пришла в роскошных костюмах. Они носили кольца и алмазные броши и напоказ щеголяли дорогими мехами. Они теснились на скамье рядом со мной. Там не хватало места для них всех, поэтому одна из дочерей повернулась ко мне. Она говорила по-немецки (язык российского двора): «Не пересядете ли Вы на задние ряды? Мы хотим эту скамью. Один из заключенных наш родственник».

Я находилась в суде четыре часа. Все это время я сидела на моем месте, чтобы не потерять его. Я посмотрела на молодую женщину и покачала головой. Она покраснела от гнева. Ее высокомерие было невыносимо. Она, казалось, позабыла, что здесь произошла революция. Она села одной своей половиной на меня, а второй на скамью. Она была очень красива, но ее тело было таким же твердым и жестким, как и ее лицо. Во мне закипало негодование. Я поняла ярость большевиков против высокомерия аристократии. Я злобно пихнула молодую женщину своим локтем. Она разъярилась, но у нее не было больше власти, чтобы приказать бросить меня в темницу. Она убралась с моих коленей, но втиснулась по соседству. Я не сумела ей понравиться и отказалась от дальнейших попыток.

К тому времени были заняты даже проходы между рядами. Из кухни пришли два повара. У них были закатаны рукава, а сами они были разгоряченными и жирными. Солдаты принесли им два стула. Я сидела между герцогинями и поварами. Из них манеры были лучше у поваров.

Затем у всех вдруг вытянулись шеи. Послышался топот ног. Ввели заключенных. Они входили в зал между двумя рядами солдат-большевиков. Заключенные были в полном обмундировании. Их мундиры были покрыты золотыми галунами, а на груди висели ряды медалей. У них даже были шпоры на их начищенных до блеска сапогах. Они смеялись и шутили, как школьники. Солдаты, охранявшие их, были оборванные и грязные. Среди них не было даже двоих в одинаковом обмундировании. На некоторых были фуражки, а на других меховые шапки. Ничто в одежде не соответствовало друг другу. У одного или двоих ноги были обвязаны какой-то рваниной. Они выглядели как солдаты из комической оперетки. Солдаты выстроились вдоль стены и оперлись на свои штыки. Вся сцена была комична.

Я снова ощутила себя Алисой в Стране чудес. Я проглотила волшебную таблетку, которая изменяла вещи. Повара и герцогини, оборванные солдаты и блестящие генералы, рабочие без воротников и судьи в париках поменялись местами. Даже яркий бальный зал по взмаху волшебной палочки стал грязным залом для собраний.

Я готова была рассмеяться, но что-то в лицах судей остановило меня. Глаза солдат были суровы. Семья, сидевшая рядом со мной, начала подавать знаки своему юнкеру. Они шутили и смеялись. Они насмехались над судебной процедурой. Юнкер развалился на своем стуле, вытянул ноги перед собой и ухмылялся. Презрение к суду было в каждом жесте и каждом взгляде.

Но вот начался суд. Пуришкевич нанял выдающегося юриста в качестве своего защитника. Седобородый мужчина в красивом сюртуке сделал шаг вперед. Он сохранил все великолепие и все формальности былых дней. Он был подчеркнуто подобострастен к судьям. Каждое движение его руки было атакой.

Он низко поклонился и обратился к суду. «Многоуважаемые и достопочтенные господа», — начал он. Заключенные хихикнули. Улыбка облетела зал суда. Но члены трибунала слушали с широко раскрытыми серьезными глазами. Они делали усилие, чтобы понять мудреные правовые аргументы. На их лицах появилось озадаченное недоумение. Они консультировались друг с другом, но красноречивая речь адвоката текла дальше.

«Я уверен, — говорил он, — что этот замечательный и досточтимый трибунал хочет быть справедливым и что ученые господа на скамье думают лишь о справедливости».

Едкий сарказм не задел членов трибунала. Они слушали с детским усердием. Это было и жалко, и величественно.