Октябрь

Октябрь – на какой-то краткий миг – породил новый вид власти. На это краткое время был обеспечен контроль рабочих над производством и права крестьян на землю. Равные права мужчин и женщин в браке, право на развод, поддержка материнства. 100 лет назад была декриминализация гомосексуализма. Движение к национальному самоопределению. Свободное и всеобщее образование, повышение грамотности. А с грамотностью пришел расцвет культуры, жажда обучения, появление множества университетов, курсов, школ для взрослых. Как выразился Луначарский, изменения сознания соответствовали изменениям на производстве. И хотя эти моменты сошли на нет, изменились и вскоре стали черным юмором и воспоминаниями, все могло бы быть и по-другому.

Возможно, все было иначе, поскольку это были самые первые, неуверенные шаги.

Революционеры хотели новой страны в новом мире, которой никто из них не видел, но полагал, что мог бы построить. И они считали, что строители этой новой страны в новом мире отстроят заново и себя самих.

Даже в 1924 году, когда с подобными экспериментами уже было покончено, Лев Троцкий писал, что в мире, который он хочет, в коммунизме, о котором он мечтает (это был намек на призрачный характер будущего режима), «жизнь обретет динамично драматичные формы. Средний человек поднимется до высот Аристотеля, Гете и Маркса. И над этими горами будут возвышаться новые пики».

У России 1917 года были характерные и критически важные черты. Было бы абсурдно и до смешного близоруко использовать Октябрь в качестве простого инструмента для рассмотрения сегодняшних конфликтов. Но ведь с тех пор минул долгий век, целое столетие темной злобы и жестокости. А ведь сумерки (вот мы и вспомнили о сумерках) все же лучше, чем отсутствие какого-либо света. Было бы также абсурдно говорить о том, что мы ровным счетом ничего не уяснили из революции. И отрицать, что сумерки Октября теперь могут быть нашими, а также то, что за ними не обязательно должна следовать ночь.

Джон Рид прерывает свой рассказ о выступлении министра продовольствия Временного правительства Прокоповича перед депутатами Государственной думы, которым раздраженные матросы не дали принести себя в жертву, короткой репликой: «Быть расстрелянными этими стрелочниками – ниже нашего достоинства». (Что он понимал под словом «стрелочники», я так и не понял.)» И Луиза Брайант, которая также там была, отметила это странное слово: «Что именно он имел в виду, моему простому американскому мозгу было совершенно непонятно».

На этот вопрос существует вероятный ответ в маловероятном месте.

В 1917 году Хаим Граде рос в городе Вильна (Литва, в настоящее время – Вильнюс). Много позже, когда он стал одним из ведущих писателей на идиш, в глоссарии к английскому переводу своих мемуаров «Der mames shabosim» («Мамины субботы») он записал следующее:

«Хижина»: так называли будки стрелочников вдоль железнодорожных путей вблизи Вильны. До революции 1917 года места около таких использовались для тайных встреч местными революционерами…»

Название места встречи. Похоже, Прокопович использовал это слово в качестве презрительного прозвища революционеров.

Прокопович был марксистом. Он пришел к либерализму, как и многие другие отступники, поддавшись влиянию «экономизма», так же, как это сделали «легальные марксисты». Они относились к своим догмам, согласно которым историческим эпохам следовало неукоснительно менять друг дружку по всем правилам, как станциям вдоль железнодорожного полотна, с какой-то мрачной суровостью.

Неудивительно, что он презирал большевиков как стрелочников. Кто еще мог бы относиться к любому движению по строго определенному пути более враждебно, чем тот, кто исследует разъезды, все возможные ветки истории?

Революция 1917 года – это революция поездов. История продолжается в паровозных гудках и скрипе промерзшего металла: царский поезд, навсегда отогнанный на запасной путь; «пломбированный вагон» Ленина; составление Гучковым и Шульгиным в поезде текста отречения царя; бегство с фронта на поездах через всю Россию толп дезертиров; Ленин в парике и с документами на имя Константина Иванова, подбрасывающий лопатой уголь в топку паровоза. Вспоминаются все новые и новые сцены: бронепоезд Льва Троцкого, пропагандистские поезда Красной Армии, перевозка войск на поездах во время Гражданской войны. Проносящиеся мимо поезда, поезда, мчащиеся через лесные чащи, поезда, рассекающие темноту.

По словам Карла Маркса, революции являются локомотивами истории. «Держать паровоз на путях под паром!» – призывал Ленин в одной из записок в первые недели после Октября.

Можно держать его так, если есть только один правильный путь, и он был заблокирован?

«Ушел туда, куда вы не хотели, чтобы я уходил».

В 1937 году Бруно Шульц начинает свой рассказ «Гениальная эпоха» с поразительных размышлений о «событиях, случившихся слишком поздно, когда время было уже роздано, поделено, расхватано», когда, возможно, «все места [во времени] были уже проданы».