Октябрь

Когда Мартов попытался выступить с трибуны, все присутствовавшие недовольно загудели. Левые, ужаснувшись, осознали, что они оказались в изоляции. В Петрограде некоторые из левых меньшевиков, такие, например, как Юрий Ларин (он также был из числа межрайонцев), высказывались за выход из партии. Мартов решил вместо этого остаться в партии в составе оппозиционного блока, надеясь за время, оставшееся до партийного съезда, проведение которого планировалось в июле, завоевать доверие большинства партийцев.

Ставки были высокими; задачу, которую поставил перед собой Мартов, решить было чрезвычайно сложно. «К черту его! – кричали делегаты. – К черту! Не желаем слушать его!»

Несмотря на острые разногласия по вопросу возможного сотрудничества с кадетским правительством, оба крыла партии пока еще придерживались единой позиции в отношении того, что сам пролетариат не мог взять власть в свои руки. В тактическом плане эта доктрина обеспечивала меньшевистскому руководству (в первую очередь из числа умеренных) определенную (пусть даже несколько абстрактную) возможность сохранить политическое лицо.

Недавно примкнувший к большевикам Федор Дан с уважением относился к московским меньшевикам, считая их «старшими, мудрыми, начитанными товарищами», «весьма опытными рабочими», «рабочей аристократией» с впечатляющими знаниями и опытом – и наряду с этим отмечал, что их «революционный пыл охладился». Во время обсуждения на заводе «Апрельских тезисов» эти меньшевики, конечно же, высказывались против передачи власти Советам. Они детально, приводя различные цитаты, доказывали, что страна еще не была к этому готова, что «до того, как рабочие придут к власти, им еще придется многому научиться».

Как вспоминал Дан, «собрание внимательно выслушало всех докладчиков, однако уделило мало внимания меньшевистским аргументам о социалистической и буржуазно-демократической революции, которые подкреплялись цитатами из произведений Бебеля и Маркса… Большевики говорили более доступно: мы должны сохранять и укреплять власть, которую мы завоевали во время революции, ни в коем случае нельзя отдавать ее буржуазии; мы не должны ликвидировать Советы как органы власти, но должны передавать им власть».

* * *

Напряженность в стране с каждым месяцем нарастала. Среди солдат, рабочих и, самое главное, крестьян усиливались тревожные настроения и опасная озлобленность. Это по большей части пока еще не принимало явно политизированные формы, однако такая тенденция была чревата всплеском насилия.

В провинциях крестьянские выступления стали происходить все чаще, и это был весьма тревожный фактор. «Россия, – говорилось в печатном органе кадетов, газете «Речь», – превратилась в некий сумасшедший дом». Группы возмущенных крестьян, среди которых зачастую были и солдаты, грабили усадьбы, и это тоже случалось все чаще и чаще. Солдаты, несмотря на театрализованные проклятия и просьбы военного и морского министра Керенского, продолжали массово дезертировать. Дезертиры заполонили деревни и города. Искалеченные войной, пережившие психологическую травму, преступившие, по сути дела, закон, многие из них теперь стремились выжить, чтобы быть вовлеченными в новые ужасные дела.

И они были не единственными в своем роде. Уровень преступности резко пошел вверх: в этом году в Петрограде было гораздо больше убийств, чем в прошлом, некоторые были совершены словно напоказ и отличались особой жестокостью, что вызвало ужас и панику среди горожан. Дезертиры ворвались в дом на Лесной улице, задушили слугу и жестоко избили юношу, после чего забрали все деньги и ценности. Молодая женщина из десятитысячной китайской общины была обнаружена зарезанной, с выколотыми глазами. Представители средних классов паниковали в первую очередь: они чувствовали себя более уязвимыми, нежели состоятельные граждане, которые могли обеспечить себе защиту, и нежели те, кто проживал в пролетарских кварталах, где рабочая милиция проявила себя гораздо действеннее, чем городская. Неудивительно, что в этом месяце, по выражению газеты «Петроградский листок», «был резкий всплеск» самосудов. В издании «Газета-копейка» даже появилась регулярная колонка под названием «Сегодняшние самосуды».

Такие же настроения крайнего недовольства, какие царили среди солдат (хотя в целом более политизированные), наблюдались и среди рабочих. Забастовки множились с головокружительной скоростью – и не только в Петрограде или среди заводских рабочих, которые обычно попадали под влияние агитации. Например, в городе Рославль Смоленской губернии объявили забастовку продавцы галантерейных товаров. Это были в основном молодые еврейки, которые еще до 1905 года отличались воинственностью. Они выступили за восьмичасовой рабочий день, 50-процентное увеличение заработной платы, двухдневные выходные, оплачиваемый отпуск. Был и ряд других требований. И они добивались своего отнюдь не в угодливом тоне.