Октябрьские зарницы. Девичье поле

Украина, хлебородная,
Немцам хлеба отдала.
Сама голодная…

Хорошо, что нам с вами посылочки присылают, а то бы мы давненько ножки протянули! — Николай Максимович надел очки и оглянулся кругом: — А тут еще на горе и война начинается, лютая война. Слышал, белогвардейцы и кулачье пленных красноармейцев живьем закапывают в землю, а то, избив до полусмерти, исколов вилами, полуживых, затекших кровью подводят к реке и заставляют умываться, а потом толкают в воду и топят. Если не тонут, вытаскивают и повторяют все свои зверства сначала.

У своего токарного станка, недалеко от стариков, Гриша Аксенов рассказывал соседям, как он бросил университет и пошел спасать царскую Россию от германского нашествия и как ему, студенту третьего курса, не доверили оружие и назначили санитаром в госпиталь…

— Уйду на фронт! — заключил он неожиданно свой рассказ, — надоели словопрения. Эсеров надо бить прикладом, а не словом. Я уже в райкоме зондировал почву. А что касается моих шатаний — это у меня от прежнего студенческого вольнодумства. Бывало, понравится мысль, ну и несешь ее товарищам. А какой у нее партийный паспорт, мне было ни к чему. Мещанская драма в пролетарском театре!

Яков Спиридонович остановился у верстаков Поли и Токаревой и стал осматривать их изделия. Токарева, и особенно Поля, краснели, отвечая на вопросы, и смущенно переглядывались: будто они только что совершили что-то недозволенное.

Через несколько верстаков от них, в самом конце ряда, отдыхало северьяновское землячество.

Яков Спиридонович, озирая станки, подошел к Северьянову и его друзьям. Его проницательные глаза остановились на Северьянове.

— Как теперь на курсах ведут себя левые эсеры?

— Отмежевываются! — серьезно ответил ему Северьянов и посмотрел на Токареву. — Одни искренне, а другие с испугу… А вы кто?

— Я беспартийный, — признался застенчиво Яков Спиридонович. — Эсеры с самого начала мне не казались умными: мысли у них маловато. В их речах много чувства пенится. А чувства слепы: вокруг себя вертятся.

— Яков Спиридонович, — обратился к преподавателю Наковальнин, — вы кончили университет, а почему…

— Почему я преподаю физический труд? Это всем кажется странным. Много превратностей бывает в жизни человека… Лет семь тому назад судьба улыбнулась мне: я получил большое наследство и освободил себя от всякого труда. А кто освободил себя от труда, тот, конечно, стал свободным и от совести. Через несколько лет я все-таки почувствовал себя подлецом. Не только почувствовал, но понял, почему я подлец. Я понял, что тот, кто освободил себя от труда, а потом и от совести, — преступник. И вот промотавший большое наследство преступник захотел стать честным человеком. Он пошел на завод. Добрые люди помогли ему устроиться в деревообделочном цеху. А потом я стал инструктором физического труда в реальном училище. А теперь я учу вас овладевать резцом и стамеской. Я сторонился политики. Учение Толстого для меня было новой религией. Сейчас я понял, что без политики можно очень отстать в самом главном: в понимании того, что и где твое место…

Постепенно набирая силу звука, электрический звонок возвестил об окончании перерыва. Яков Спиридонович вежливо всем откланялся и пошел обратно по ряду токарных станков.

После работы в мастерской курсанты шумно возвращались в общежитие.

Навстречу по мостовой, четко отбивая шаг, прошли патрули. За ними, не совсем стройно, прошагал вооруженный рабочий отряд добровольцев.

Северьянов, проводив отряд глазами, сказал, будто думая вслух:

— Весь рабочий люд поднялся на защиту ленинской политики. Властолюбивые слабонервные интеллигентики склонили на свою сторону две тысячи деморализованных матросов и анархистов, уворовали три броневика, три мортиры и три тысячи бомб и хотели сломить волю народа и объявить войну Германии… Несчастные провокаторы!..

— Но ведь они говорили, — возразила Токарева, беря Полю под руку, — что, когда немцы займут Россию до Волги, к нам придут на помощь войска всех союзников и рабочие всех стран.

— Если они не провокаторы, — с сосредоточенным ожесточением выговорил Северьянов, — то круглые идиоты! Свергнув власть рабочих, надеяться на помощь рабочих… Предав Россию кайзеру, просить милости у Вильсона… Так могут поступать только или те, кто потерял всякий разум и возомнил себя пупом земли, или лютые враги нашей Родины, наших рабочих и крестьян…

Ковригин, желая охладить ораторский пыл Северьянова, начал вслух в такт шагу читать газету:

— «Немцы обложили крестьян села Степанова Полтавской губернии контрибуцией в шестьдесят тысяч рублей… Все крестьяне села и соседних деревень восстали».

Борисов тоже с намерением переменить тему разговора сообщил:

— Шанодин вчера в мастерской в первой смене заочно распекал Спиридонову.

— У него ума не отнять, — вставил докторально Наковальнин.

— Это верно, — согласился Северьянов и посмотрел в лицо Токаревой, — только, как говорит Сергей Миронович, если человек в нечестное дело влип, то он всегда в конце концов останется в дураках.