Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Вялая, засохшая душа у этого профессора, — убеждал Ковригин Наковальнина, — он, конечно, девственник, если не евнух. Но в делах жизни глуп, как сивый мерин. Когда он говорит о простом житейском, в лице у него появляется что-то идиотское. Поэтому Блестинова его так легко и оседлала.

— А его лекции по биологии ты проглатывал, как галушки в сметане! — не уступал и как будто поддразнивал приятеля Наковальнин.

— Так я же не о лекциях сейчас говорю, о его житейской глупости говорю. Ось нашей жизни — революция. А он на нее смотрит, как китайский мандарин на восход солнца, щурясь и поеживаясь.

Старики задумчиво прислушивались к разговору молодых людей и время от времени загадочно переглядывались между собой.

— Не надоело вам препираться?! — услышали все звонкий, с оттенком добродушной иронии голос Токаревой, возле которой шел Шанодин.

— Мы, Маруся, не препираемся, — отозвался Наковальнин. — Я доказываю этим вахлакам, что жить — значит чувствовать, испытывать, ощущать жизнь, а они меня начиняют догмами.

— Бедный Костя! — со своим обычным добродушным лукавством пожалела Токарева философа.

Северьянов, одобрительно посмеиваясь, переглянулся с ней.

— Не верь ему, Маруся! Речь между нами идет совсем о другом. Мы стараемся этому российскому Монтеню доказать, что если человек в двадцать лет не силен, а в тридцать не умен, то он никогда ни сильным, ни умным не будет.

Шанодин пристроился к старикам и шел с таким выражением в спокойных черных глазах, которое говорило, что он давно знает себе цену и уже оценил достоинства своих противников.

Улица перед общежитием курсантов и дальше, с другой стороны, была заставлена трехдюймовыми пушками. Блестящие тела орудий сверкали на солнце дульными срезами. Мягко стучали поршневые затворы, проворно работали руки артиллеристов над поворотными и подъемными механизмами. Слышались четкие голоса командиров.

В группе военных, окружавших командира артполка, Северьянов заметил Коробова, одетого в шинель, с черными бархатными петлицами. Коробов стоял рядом с высоким военным в кожаной куртке.

Проходя с Токаревой мимо них, Северьянов откозырнул по уставу. Коробов позвал его к себе, и Северьянов, оставив Токареву, перешел улицу, подошел и отрекомендовался человеку в кожаной куртке:

— Северьянов.

Токарева медленно и задумчиво подошла к Ковригину и Наковальнину и остановилась.

Человек в кожанке протянул дружественно и просто руку Северьянову:

— Что ж, мобилизуем его!

Северьянов дрогнул. Весь вспыхнув, уставил свои загоревшиеся недружелюбно глаза в лицо Коробову.

— Надо бы, — возразил Коробов, — но у него тяжелое ранение. Пусть укрепляет наш тыл. А когда будет особая нужда в лихих кавалеристах, он обещал сам мобилизоваться. — И обращаясь к Северьянову: — Как наш хор?

— Поем! Иной раз так запоем, выйдешь в коридор, прислушаешься — ни дать ни взять рев стада буйволов.

— Напрасно, товарищ Северьянов, иронизируете, — сказал человек в кожанке. — Песня объединяет людей, будит мысли в голове и мужество в сердце.

Маруся, Наковальнин и Ковригин, поджидая Северьянова возле ограды, прислушивались к разговору, а когда Северьянов попрощался с Коробовым и человеком в кожанке и подошел к ним, Наковальнин воскликнул с насмешливой укоризной:

— Ну, брат, таких простоумов, как ты, еще свет не родил! Ведь тебе предлагали ступить на самую высшую ступеньку военной карьеры.

Наковальнин хотел еще что-то сказать, но только посмотрел на свой указательный палец, плюнул мимо него и махнул расслабленно рукой. Северьянов ничего не ответил. Он не видел для себя толку ни в каких лестницах. Высшей его мечтой сейчас было желание поработать хоть одну зиму в деревенской школе, окрепнуть физически в спокойной обстановке, среди любимых родных мест.

— Вот Коробов, — возбудился опять Наковальнин, — молодец, герой! В двадцать три года — генерал! А ты…

— То Коробов, — перебил его Северьянов и нахмурил брови. — Между прочим, Костя, не ты ли Блестиновой наболтал, что меня в Высший военный совет отзывают?

— Хотел тебе весу придать в ее глазах. Я все-таки ее уважало. Она женщина умная и высокообразованная.

— Верю, — бросил насмешливо Северьянов, — ее фигли-мигли очаровали тебя. Поверь же и ты моему неуважению к ней.

В общежитии, на лестнице Токареву терпеливо поджидал Шанодин. Маруся пожалела его и, кивнув печально на прощанье Северьянову, подошла к своему земляку…

* * *

В комнате секретариата курсов ждали наркома, который должен был закрыть съезд-курсы напутственной речью.

Надежда Константиновна, стоя у своего маленького столика, спокойно и виновато осматривалась по сторонам. Как всегда, ее глаза глядели открыто и как будто ласкали тех, кто попадал в их поле зрения. Вот она остановила свой взгляд на группе курсантов, членов секретариата, которые толпились у полки с книгами и оживленно о чем-то спорили.

— Плохо без телефона! — сдерживая тревогу, выговорила наконец Надежда Константиновна. — Здесь был телефон. За месяц до начала съезда-курсов комендант города снял и передал его в горвоенкомат.