Окурки

Ключи начпрода позвякивали у него в кармане, равно­душно глянул он на сбитые со складов замки, он знал, где начпрод прячет истинные богатства. Прошелся по казармам, постоял у клуба, у гаража, куда попала мина. Остальные только повыбивали стекла да кое-где обрушили забор. И все же повсюду – следы разгрома или бегства, как два года назад в том гарнизоне, где застала Андрианова война, там он, как и сейчас, один-одинешенек стоял на плацу военного городка, брошенного на произвол судьбы, под гусеницы уже грохо­тавших невдалеке танков. Он тогда еле ноги унес, надеялся и отсюда выбраться живым, не встревожило его и появление нежданных гостей. У пролома в заборе взнузданной ло­шадью остановился студебеккер с высокими бортами, авто­матчики в касках и накидках ловко поспрыгивали, мягко опускаясь на землю, раньше всех через борт перелетел прыгучий начальник, без каски, с ястребиными глазами, сразу обшарил ими округу, не глядя причем на Андрианова, но руками побалтывая так, чтоб тот понял: пистолет он выхватит раньше, сопротивление бесполезно. Спросил, кто еще есть в расположении части. «Никого, сам видишь». Лица автоматчиков вымазаны сажей, покопались, значит, на пепелище. «В госпиталь пора, служивый», – дал совет начальник, возвращая Андрианову документы. Тот чуял: за спиной кто-то наставил на него ствол, повернулся – еще два таких же начальничка, без касок, с волчьими ухватками, сажей не мазанные, под мышкой того, что справа, шахмат­ная коробка.

– Партийку сметаем, капитан, да?.. выиграешь – не заберем, проиграешь – прихватим.

Шахматы – из красного уголка при казарме Третьей роты. Оттуда и подшивка «Красной Звезды».

– С немцами поиграй…

Ястребиные глаза нашли на земле что-то любопытное, начальник наклонился, поднял, всмотрелся. В руках его был осколок мины.

– А мина-то немецкая… – задумчиво молвил он, и мысли его свернули на хоженую тропу.

– Три женщины, – из немецкой агентуры предположи­тельно, – фланируют в районе станции, сейчас скрываются в близлежащих пунктах, не встречал?

– Не попадались. – Он скрытно ходил к женщинам: не хотел, чтобы Тося видела его. Какой-то стыд был перед нею.

– Где этой ночью был?

– Здесь.

– Кто ж стрелял?

Курсанты. Третья рота. Баловались перед фронтом. Эти ястребиные ребята в одну кучу сгребли поджог, десант, агентуру, бандформирование, женщин, парашюти­стов и совсем запутались. Уехали чрезвычайно озабоченны­ми, в райцентр. Студебеккер дважды выползал на горбы дороги и прятался во впадинах. Потом машина скрылась в пыли, и Андрианов вывесил белую простыню.

– Конюшня, – сплюнула Томка, глянув на казармы. Люська шарила по тумбочкам, Варвару потянул к себе склад. Андрианов раздвинул пустые ящики, закрывавшие потайную дверь с неприкосновенным запасом начпрода. Продуктов хватило бы на всю деревню, Варвара упала на ящики, никого не подпускала к ним. Расплакалась: «Не довезу! Ой, не довезу!»

Добычу разложили по четырем вещмешкам, Варвара не выпускала из рук дополнительный узел. Люська блаженст­вовала, уплетая колбасу, а Томка места себе не находила, заглядывала во все углы. Круговым движением плеча подо­звала к себе Андрианова.

– Я ведь, Иванушко, в казармах воспитывалась и отвра­щение у меня к ним, отец у меня из кадровых. И муж полком командовал, из грязи да в князи, на что у отца ушло пятнадцать лет, у него за три года получилось, одним махом. Прослужил после училища три года, стал командиром роты – и тут же полк, вместо арестованного командира.

– А зачем ему изменяла?

– В отчаянии была, в страхе, вот что думалось: если так быстренько можно забраться на вершину, через ступеньки перепрыгивая, то и полететь вниз, упасть, сверзиться – плевое дело. Как въехали мы в квартиру комполка, так я сразу представила обратный путь. Полетит мой Петруша вниз, мимо комбата, мимо роты и взвода, и упадет рядовым красноармейцем или того хуже. Своя жизнь кончилась, когда поселилась среди чужих вещей, отдали нам всю обстановку. Я поняла, что долго Петруша не покомандует. И точно: в академию, а там учиться не дали, обратно в округ, я чемоданы не успевала закрывать и открывать, и на новом месте не раскрыла. А в войну бежала с ридикюлем, соседка в Минске догнала, от нее и узнала о гибели Петруши.

Он выстроил женщин, придирчиво осмотрел их, порадо­вался тому, что вместе со всеми дамскими причиндалами сгорела губная помада. Женщины выглядели достойно, гим­настерочки подогнаны, юбки не мешают ходить, сапожки ладненькие, воинские звания свои все помнят, фамилии тоже, что кому говорить – назубок выучили. Томка начи­нала входить в роль и глянула на номер пистолета, сверяя его с указанным в разрешении.

Прошли пять километров, отдаляя себя от Посконц. Потом Люська сбросила с плеча вещмешок.

– Надоело, – зло сказала она. – Какого черта мудохаемся? Мы что – заготовители? На всю варькину деревню несем жратву. Так пусть сама и тащит!

Томка повалилась на траву, задымила, держала нейтра­литет. Люська не унималась, предположила, что Варька сестер да братьев придумала, снесет продукты на рынок и купит себе платье из крепжоржета!