Ола

И снова улыбнулась лобастая, да только мне не до смеху стало. Оно бы, конечно, хорошо посмеяться. Не над плясуньей стриженой – чего с цыганки дурной взять? Над самим собою. Вот ведь выдумал, глупый Начо, сам себя застращал – призрак, тень, грехи смертные! Обычная девчонка, из благородных, правда, так у каждого, между прочим, свои недостатки бывают. А что некрасивая или там пышности никакой, так нагляделся я на этих красивых, с пышностью!

…И только краешком, в закоулочке самом – платок! Развязал я узлы. Развязал – и что?

Махнула рукой Костанса Валенсийка, отвернулась, на реку, от дождя мутную, поглядела:

– Да все равно уже теперь. Ошиблась я, мачо. Отпустили меня – да не выпустили, не иначе знали, где искать тебя, беглого! Не нужна им Валенсийка оказалась…

Дернула цыганка плечами – словно мороз ударил. Да и мне почему-то холодно стало.

– Видно, и вправду, мачо, – нельзя смерти другому желать. Пожелаешь – к тебе самому и прилетит, ай, прилетит. А ты уходи, уходи, Начо, ищут тебя, сюда скачут. Не хочу, чтоб ты умер, уходи. Со смертью даже вражда кончается… Уходи!

Обернулась, на нас с Инессой взглянула…

– Прощай, Белый Начо!

И словно туманом лицо подернулось. Словно кто тряпкой мокрой по известке мазнул. Мазнул – стер, одна тень осталась.

– Прощай! – шепнула тень.

И нет ее! Только сумрак серый.

Вытер я пот холодный со лба – понял. Бежал я, вот и не нужна стала плясунья. Отпустили ее – туманом над рекой утренней.

Отпустили – не выпустили.

– Господь милостив, – негромко проговорила Инесса. – Не оставит Он – ни ее, ни нас…

Очнулся я, вновь рукой по лбу провел. Не время о призраках да о платках с узлами думать. И о всем прочем непонятном – тоже не время!

Топот!

Сквозь сумрак предрассветный, сквозь мглу сырую. Пока еще далеко, где-то возле моста Тринадцати Лодок.

…То есть и не так далеко уже. Бьют копыта в землю мокрую.

Эрмандада!

– Эй, шкипер! – заорал я. – Герре ван дер Грааф! Бросайте все, уходим! Да скорее, скорее!…

– Я-а! Я-а! – бодро отозвался бурдюк. – Эй, парни, ставь трео, бонеты ставь! [66] Бьистро! Бьистро!

Не успели. То есть успели почти, воробьиного клюва не хватило. Уже и якорь подняли (не просто так – под псалом), и сходни убирать принялись…

Вот они!

С двух сторон, с двух боков – от моста (этих я и слыхал) да с севера, где Башня Золотая. В шлемах темных, в кольчугах.

Давненько не виделись!

Эх, не успел дон Фонсека орлов этих из Севильи подальше услать! Или не собирался даже?

– Стоять! Именем Святейшего Трибунала!

Первые уже спешились, к трапу волками кинулись. Другие арбалеты с седел сняли, к плечам вскинули. А вот и аркебуза фитилем дымит…

– Стоять!!!

Посмотрел я на Дона Саладо. Улыбнулся мне рыцарь, к сходням шагнул. Оттолкнул я его, калечного, к поясу потянулся – пусто! Без даги остался ты, Начо!

Ох, и вовремя!

– Не надо!

Не я сказал – сеньорита Инесса. Тихо сказала, твердо.

Улыбнулась.

Стала у борта, руку подняла:

– Их уже нет. Не бойтесь!

И как будто все исчезло —
Пристань, сходни, каравелла
И лихая Эрмандада,
В нас готовая вцепиться.
Черным камнем борт оделся,
Вниз земля ушла без звука.
Не корабль под нами – замок,
Окруженный тьмой ночною.
На донжоне, за зубцами,
В свете факелов неверном
Мы втроем – я, Дон Саладо
И лобастая Инесса.
На плечах моих – плащ белый,
Алый крест застыл у сердца.
А вокруг – не мавры, бесы —
Легионы легионов!
Обступили, обложили —
Не уйти и не отбиться.
Только слышу тихий голос,
Как тогда, у перекрестка:
«Их уж нет. Не бойся, рыцарь!
Я всегда с тобою буду!
Смерти нет для тех, кто верит,
Смерти нет для тех, кто любит!»
Отшатнулась бесов стая,
Стрелы замерли в полете —
И помчалась каравелла
По реке Гвадалквивиру,
По воде, от ливня мутной,
Прямо к морю-океану.
Смерти нет для тех, кто верит!
Смерти нет для тех, кто любит!

ХОРНАДА XL. О том, как прошли мы бар у Вальманрике

Очухался я, только когда Куло своего зловредного узрел. Тогда и понял: не сон, да и не бред тоже. Потому как больно у осла этого вид натуральный оказался. Грустный такой вид. Стоит на всех четырех, в доски вгруз, уши развесил – и даже сено не жует. Лежит перед ним охапка, а он только морду серую воротит.