Ола

Почему-то я думал, что вокруг будут кричать, вопить, проклятиями сыпать. Нет, тихо кругом, пустынно даже. Только где-то вдалеке вроде как шумок легкий.

– Если же в городе этом и вправду злодеи обретаются… – не унимался мой идальго.

– О чем вы, рыцарь! – вздохнул я. – Где-то за сотню миль кого-то зарезали, поэтому надо убить цирюльника Рисалеса да всех прочих, у кого носы с горбинкой? Какой суд? Вы не в сказке, идальго, тут великанов с василисками нет. Это Кастилия, ясно?

Зря я голос повышал! Бедный рыцарь даже отшатнулся, в глазах темных – испуг.

– Но я не понимаю, Начо! Ты хочешь сказать, что в нашей славной Кастилии, оплоте истинного благородства…

Тут уж и я не выдержал.

– Вы что, не слыхали, Дон Саладо, что в нашей славной Кастилии людей живьем палят? И не видели? Место такое рядом с Севильей есть – Кемадеро. Не бывали, нет? Красиво там, ухожено все, по бокам фигуры разные, вроде как пророки библейские. А как люди горят, знаете? Сначала одежа огнем идет, потом кожа лопается…

– Начо!

Его рука легла мне на плечо.

– Не надо. Я понял.

Веско так сказал, тяжело. Отвернулся я, чтобы лица моего он не видел, плечами дернул.

– Говорил ты, Начо, про учителя своего, коего падре Рикардо звали. Угадал ли я?

Да чего уж тут угадывать! Ведь не слепой он, Дон Саладо, а всего лишь сумасшедший…

– Он был марраном, сеньор. Даже не он – то ли прадед, то ли прапрадед. Его, падре Рикардо, обвинили, будто у него в задней комнате семисвечник стоит и еще что-то… Будто я в той задней комнате никогда не бывал! Не любили его попы за то, что с голытьбой, такой, как я, якшается, деньги все им раздает, кормит, лечит… Тогда, семь лет назад, в Севилье первый Акт Веры готовили. Никто и не верил вначале, что живых людей эти сицилийцы сжигать станут. Виданное ли это дело – живых! Поверили…

И снова – его рука на моем плече. И вроде как легче мне стало.

– Есть Бог, Начо! Есть Бог на небе!

– Так и падре Рикардо говорил, – согласился я. – На небе. Да только мы с вами – на земле пока что…

Только под вечер, когда уже в харчевню народ потянулся, нашел нас сеньор лисенсиат. Даже не он – мы его нашли. Идет, бледный весь, мантия его черная – клочьями, под глазом – пятно темное. Идет, мула в поводу тащит.

Окликнули. Поглядел на нас, ничего не сказал. Рядом сел.

Спрашивать не стали. Я лишь подумал, что у лисенсиатов этих одежа – один к одному, как у священников. Потому, видать, и жив остался толстячок. Поколотили только.

А вокруг уже кружки вверх поднимают. Поднимают – хвалятся: кому кости пересчитали, кого на балке потолочной подвесили, с чьей дочкой от души позабавились, под чью крышу петуха красного пустили. И мордатые эти, из Святой Эрмандады, тут же, и альгвазил здешний, порядка да закона страж.

Все постарались, все потрудились.

На славу!

– Еще месяц назад я думал, что хуже не будет, – наконец негромко проговорил сеньор Рохас. – А теперь вижу, что ад только начинается…

Хотел я возразить, да понял – нечего.

В красном мареве заката
Покидали мы Касалью,
В ночь, не глядя, уезжали
Прочь от проклятого места.
Хмурил брови Дон Саладо,
Я молчал, кусая губы,
А ученый сеньор Рохас
Вдруг сказал, негромко этак:
«Зря не верил я вам, рыцарь!
Повстречали мы Дракона.
Жалко, голову не срубишь,
Слишком много их у гада!»
Помолчал в ответ идальго,
А затем ответил тихо:
«Раз голов драконьих много,
Бить пристало прямо в сердце!»

Часть вторая. СИЛА БУКВ

ЛОА

Подставляй скорей палитру!

Нам нужны иные краски,

Все вокруг переменилось.

Вместо желтого – зеленый:

Мандариновые рощи

Андалузии Приморской.

Золотой для апельсинов.

И лимонный – для лимонов.

В небо кинем больше синьки,

Не жалей! Ведь мы на юге,

Мы почти в гостях у мавров,

Что гнездо в Гранаде свили.

Только все цвета – по краю,

В середине будет черный,

Грязно-черный, цвета крови,

Что покрыла коркой рану,

Запеклась на ярком солнце.

А идти нам под чакону,

Под напев ее печальный,

Что на поминках играют,

Что у склепов ночью слышен,

В час для призраков привычный.

Зелень, спелые лимоны,

Синька, золота немного,

Чернота кровавой коркой

И чакона!