Олдорандо (СИ)

   К его удивлению господа заявили, что они с радостью возьмут знатного юношу с собой, но за это им по чести причитается дополнительное вознаграждение в виде всего одной шкуры йелка, чтобы возместить непредусмотренные расходы, а также за отзывчивость. Хаселе поломался для приличия, но затем согласился. Чужак в доме был ему совершенно ни к чему. Он не нуждался в помощниках или рабах, к тому же скармливать человеческие останки собакам ему не нравилось, а мумифицировать трупы незваных гостей и хоронить их в подземных гробницах, как велели обычаи, было и вовсе не в его привычках.

   -- Хорошо, я согласен, -- буркнул он и отправился в кладовку -- выбирать самую худшую из оставшихся шкур.

   Юли к этому времени совсем ожил. Он с благодарностью принял от Лорел ещё супа и разогретую ножку снежного кролика. Тем не менее, он слышал разговор Хаселе с господами и не собирался разочаровывать их. Когда он услышал их шаги, то проворно откинулся на спину и закрыл глаза, сунув руки в пройму парки, притворившись спящим. Но торговцы лишь скользнули по нему равнодушным взглядом и вернулись обратно. Они собирались погрузить купленное на сани, провести несколько часов в веселой попойке с Хаселе и его женой, проспаться, а затем, отбыв сей приятный ритуал, отправиться в своё опасное путешествие на юг -- в далекий Панновал. Им не было до него дела.

   Вскоре в гостиной старого Хаселе повис гвалт пьяных возбужденных голосов, который наконец сменился могучим храпом. Всё это время, пока мужчины за столом обменивались новостями, без конца подливая друг другу хмельную брагу, Лорел ухаживала за Юли: снова накормила его, помыла, смазала жиром обмороженное лицо, расчесала его длинные волосы и всё время прижимала юношу к своей впалой груди, охваченная совсем не материнским чувством.

   На рассвете, когда Баталикс ещё стоял низко над горизонтом, Юли с наслаждением ушел от неё. Он сделал вид, что потерял сознание, когда важные господа грузили его на сани, щелкали кнутами и напускали на себя суровое выражение, стараясь сбросить с себя груз похмелья. А затем они тронулись в путь.

   Оба господина, чья жизнь была трудна, грабили Хаселе и других туземных торговцев до такой степени, до которой те позволяли себя грабить, так как знали, что и их тоже будут надувать и грабить, когда они будут менять купленные ими шкуры на другие товары. Надувательство, подобно привычке укутываться, чтобы защититься от холода, было одним из способов выживания. Торговцы хорошо знали, что у них нет другого способа получить необходимое для продления своей жизни. Их весьма простой план заключался в том, чтобы, как только они скроются из виду убогого жилища старого дурня Хаселе, перерезать горло этому нежданно-негаданно свалившемуся на них незнакомому и явно никому не нужному больному и бросить тело в ближайший сугроб, захватив с собой в Панновал лишь его искусно разукрашенную парку вместе с курткой и штанами. Включая сюда и даровую шкуру, полученную от наивного Хаселе, выгода была налицо. Поэтому, согласившись забрать с собой больного юношу, они даже не сговариваясь наверняка знали, что прирежут его, как только жилище старого траппера скроется из виду.

   Отъехав на милю, они остановили собак. Один из них вынул блеснувший в сумеречном свете равнины кинжал и повернулся к распростертому на санях телу. Его сноровка говорила о немалом опыте в такого рода делах.

   В этот момент "распростертое тело" с воплем вскочило. Юли накинул покрывавшую его шкуру на голову того, кто хотел убить его, пнул его изо всех сил в живот, свалив торговца в снег, и побежал зигзагами, чтобы не стать мишенью для копья.

   Он бежал не оглядываясь, чтобы не споткнуться. Когда Юли почувствовал, что убежал достаточно далеко, он, повернувшись, залег за серым камнем. Осторожно выглянув из-за него, он увидел, что его не преследуют, да и сама купеческая упряжка уже скрылась из виду. В безмолвной замерзшей пустыне свистал только ветер. До восхода Фреира оставалось ещё несколько часов.

   Юли охватил ужас. После того как фагоры увели его отца в свою подземную берлогу, он брел неизвестно сколько дней по безжизненной пустыне в поисках Панновала, измученный жестоким голодом. Он давно потерял своё копьё и счет времени, отупел от холода и бессонницы -- если бы он заснул, то уже не проснулся бы. Его лицо истерзал непрестанный морозный ветер. Он безнадежно заблудился и приготовился к смерти, когда, вконец обессиленный, застрял в проклятой петле и рухнул в колючий кустарник.

   К счастью, он был молод и здоров, и потому немного горячей еды и несколько часов сна восстановили его силы. Он позволил погрузить себя на сани не потому, что доверял двум хитрым господам из Панновала, -- напротив, они не внушали ему никакого доверия, -- а по той простой причине, что ему надоела назойливая нежность старухи с её гнусными ласками и глупым бормотанием. Да и потом, ехать в санях поверх кипы косматых рыжевато-коричневых шкур йелков было всяко лучше, чем идти по снегу пешком.