Олег Борисов. Отзвучья земного

Лев Додин:Все случилось так недавно, что сформулировать что-либо ещё очень трудно, практически невозможно. Можно только бесконечно испытывать чувство печали и непонимания. Мы только что с Танюшей были на Новодевичьем кладбище. Стояли у могилы Олега и Юры. Стояли у этого надгробия, которое замечательно сделал Давид Боровский, которого тоже уже нет. Это надгробие, своего рода реплика к надгробию Антона Павловича Чехова. Так не просто придумал Давид. Так хотел Юра. И подумалось, что он и сам был во многом своего рода чеховским человеком, вечно неудовлетворенным жизнью. Неудовлетворенным не потому, как сейчас принято думать, что жизнь не удалась или что человек не способен сделать так, чтобы она удалась. А неудовлетворенный, потому что он очень многого хотел, жаждал. Ну, я даже сказал бы, используя более старинное, и более подходящее к Юре слово, алкал от жизни. Он, мне кажется, хотел от жизни того, что она не может дать не только в силу сиюминутного, сиюминутных текущих моментов, но может быть и вообще в принципе дать не может, потому что он хотел непрестанного духовного совершенства, он хотел и, жаждал гармонии, и жизни в высотах духа. Я прошу прощения за высокий слог, но это действительно так. Может быть, поэтому ему было так трудно найти себя в какой-нибудь конкретной профессии. Потому что жизнь в области духа, в области культуры была для него не актом профессионального самоутверждения, а просто способом жизни, дыхания жизни. Пока был жив великий Олег, Юра как бы долго находился в его тени, и казался иногда даже достаточно не самостоятельным, а когда Олега не стало, то оказалось, что вот в тени этой великой актерской фигуры, созрело удивительно тонкое, хрупкое и абсолютно самостоятельное, художественное и человеческое – личность. Личность, которая способна найти в этой жизни что-то самое главное, что-то важное для себя. Личность, которая полна любви. Все, наверное, начиналось с любви и почтения к папе и к маме. Тоже сегодня достаточно редкое явление. А когда папы не стало, оказалось, что огромен запас любви к близким, к друзьям, к кумирам. А у Юры были кумиры, что тоже сегодня довольно не часто случается. Он о них писал, снимал фильмы, и каждое его слово, которое он написал, сказал или выразил в кадре, оно полно любви и нежности, которой он действительно был переполнен. Когда он ушел, и вдруг выяснилось, что ему уже пятьдесят второй год, …а мы так недавно отмечали его пятидесятилетие… И все равно все время казалось, что он так и остается замечательным ребенком. Но это был очень взрослый ребенок, и иногда казавшийся очень слабым. Но в этой слабости была сила, потому что попробовали бы вы заставить этого хрупкого, застенчивого, и всегда юного человека, сделать что-то, чего бы он не хотел. Написать страницу, которую он не хотел бы, написать слова, которые он считал не правильным написать. Снять кадры, которые он не хотел бы снимать. Это все в общем прекрасные и нормальные человеческие свойства. К сожалению, сегодня удивительно редкостные. Поэтому ещё и так больно, что Юры не стало. После того, как он посмотрел наш последний спектакль, который мы играли в Москве, он в течение нескольких дней слал мне SMS-ки с впечатлениями, с размышлениями по поводу спектакля. Я плохо пользуюсь этим проклятым мобильным телефоном, и никак у меня не получалось ему ответить, да и к тому же времени всегда не хватает и кажется что ну, потом отвечу, и диалог продолжу в реальном времени. Вот этого реального времени не оказалось. В какой-то мере я и на эти SMS-ки отвечаю сейчас. Когда уходят близкие люди, мир пустеет. А когда ушел Юра, мир намного опустел, потому что, я это, может быть, когда его не стало, осознал в полной мере, что дружба с ним, встречи с ним, не были, что опять же сегодня очень редко, связаны не с какими организационными вопросами, ни с решениями никаких насущных дел и задач. Это были встречи просто потому что ему было интересно с нами, с нашим театром. А нам было очень интересно с ним. Это было то самое человеческое общение, роскошь которого в последнее время мы совсем забываем, за стремлением к другим, к другим роскошам. Я очень хотел бы, чтобы в том неутешном горе, которое испытывает Алла Романовна, так замечательно родившая, воспитавшая, создавшая этого прелестного человека, те слова, которые мы сегодня говорим, и те чувства, которые мы продолжаем испытывать, и долго будем испытывать по отношению к Юре хоть как-то бы её утешили, потому что она сама человек удивительной силы и мощи. Не даром она вынесла на себе двух таких разных и могучих мужчин.