Олег Борисов

25 октября 1956 года, после обращения Варпаховского к секретарю ЦК КПУ по вопросам идеологии Степану Васильевичу Червоненко (был послом СССР в Чехословакии в годы Пражской весны. — А. Г.), украинские власти разрешили устроить закрытый просмотр «Дней Турбиных», на который были допущены только актеры, занятые в спектакле, а также чиновники Министерства культуры и представители Союза писателей. Не задействованных в постановке артистов в зал не пустили. Заместитель министра культуры Леонид Куропатенко лично стоял у служебного входа и определял, кого впустить, а кого завернуть. Он остановил и Олега Борисова. Когда Олег заявил, что он актер этого театра, Куропатенко в ответ прокричал: «Вы — актер, а я — министр!», забыв от усердия, что только первый заместитель.

По завершении спектакля состоялось обсуждение, если, конечно, можно назвать обсуждением непрекращающийся крик «рецензентов»: «Никаких художественных достоинств в пьесе нет!»… «Лариосик, наверное, остался в Киеве, чтобы вредить советской власти!»… «Булгаков — белогвардеец! На сороковом году советской власти нет смысла показывать пьесу о белогвардейцах!»… «Пьеса сталкивает русский и украинский народы и направлена на реабилитацию Петлюры!»…

И Министерство культуры Украины пьесу «Дни Турбиных» 29 октября 1956 года окончательно и бесповоротно запретило. «Творчество» гонителей Булгакова и Варпаховского оценили. Один из них — Юрий Смолич — получил дивиденд: уже в следующем году театр обязали поставить очередную поделку — инсценировку по его «бессмертному» роману «Рассвет над морем», ту самую, после которой игравший «выдающегося полководца» времен Гражданской войны Григория Котовского Михаил Федорович Романов, выходя на поклоны вместе с Олегом Борисовым (связной Сашко Птаха), приговаривал: «Извините, пожалуйста. Я ничего не могу сделать. Приходится и такое играть. Извините, пожалуйста».

Однажды в «Рассвете…» Олег с Михаилом Федоровичем изрядно на сцене похулиганили. Связной должен был встретиться с Котовским и передать указание Центра. Встречу назначили в кабинете врача. Конспирация. Котовский — Романов набросил на себя белый халат, подошел к Сашко Птахе — Борисову, попросил его открыть рот и сказать «А-а-а…». Связной в ответ должен был прошептать: «Завтра в полдень» — о предстоящем появлении отряда на помощь Котовскому. Но Сашко Птаха — Борисов, как и полагалось настоящему пациенту врачебного кабинета, ответил «А-а-а…». Тогда Котовский — Романов, едва сдерживая смех, предложил сказать «Б-э-э…». «Больной» просьбу выполнил. И так — буква за буквой. До тех пор пока суфлер Яков Эммануилович Бликштейн шипящим шепотом не призвал их вернуться к тексту.

Бликштейн говорил Борисову: «Я, Олег, еще до сих пор дирижирую под пластинки. У меня нет своего оркестра. Завтра в Киеве выступает Филадельфийский оркестр, но меня на концерт не отпустили, потому что я один такой суфлер — вы же знаете… Вечером всегда спектакль, и, значит, я работаю. Я никогда не услышу Филадельфийский оркестр. Но я знаю, какую программу они будут играть. Они приехали в Киев и будут играть Тридцать девятую симфонию Моцарта. Я представляю, как они будут играть! Знаете, Олег, какое это большое сочинение! При всем этом я независим ни от кого — запись того же оркестра, правда с другим дирижером, но с этой же симфонией, есть у меня в фонотеке — я под нее буду сам дирижировать! У меня все продумано, все проводочки подсоединены… даже если выключат свет, я буду в порядке! Ведь эта симфония у меня здесь… — Он постучал по своей голове бамбуковой дирижерской палочкой. — Я знаю ее наизусть!»

На следующий день в Театре им. Леси Украинки давали какой-то спектакль, и Олег иногда поглядывал в суфлерскую будку. Бликштейн не видел никого из артистов, он был в темных очках. Он даже не смотрел в сторону сцены. Что-то мурлыча себе под нос, упоенно рисовал в воздухе какие-то фигуры и круги. Его плечи и огромные брови ходили в такт Моцарту.

«Он, — записал Борисов, — выработал иммунитет. О такой независимости можно только мечтать».

Тогда же, в 1956-м, Борисов сыграл Мишу в пьесе Максима Горького «Дети солнца» и Гульельмо Капую в спектакле «Ложь на длинных ногах» Эдуардо де Филиппо.

Этот спектакль любопытен тем, что стал первой работой выдающегося — в мировом масштабе — художника Давида Боровского, с которым Олег Борисов дружил всю жизнь (на свадьбе Давида и Марины Боровских Олег лихо отплясывал фрейлехс) и который стал автором памятника Олегу Ивановичу на его могиле на Новодевичьем кладбище. 22-летний Давид работал тогда в декорационном цехе театра. Его, четырнадцатилетнего, принимал на работу заведовавший этим цехом Гавриил Пименович Кучак, дедушка Аллы Латынской, будущей жены Олега. Гавриил Пименович рассказывал дома о том, какой к ним пришел «удивительно способный мальчик!».