Олег Даль: Дневники. Письма. Воспоминания

Минут через пять я вышла к нему, и инцидент был исчерпан. Как будто ничего и не было…

Так же это бывало, когда он обижал Лизу, и после этого стоило ему пройти мимо нее и погладить по плечу — все как рукой снимало! В Монине она совершила вообще героический, с ее точки зрения, поступок: принесла по морозу тяжелую картошку, а Олег что-то резкое ей сказал, и она пошла мыть посуду, поливая ее своими слезами и стараясь скрыть это от него. Но от Олега было невозможно что-то скрыть, он реагировал удивительно. Если ты стоял к нему спиной и у тебя было огорченное лицо, он видел это по твоей спине. Он подошел к ней и просто поцеловал в макушку. И все слезы иссякли сразу, вообще наступило чудесное настроение. Так что он умел извиняться, не сказав ни слова и не впадая ни в какой слащавый тон. У него этого совсем не было — абсолютно.

В Монине за Олегом бывало и немножко смешно наблюдать. Он ведь был необычайно чистоплотен в физическом отношении, и когда утром вставал, то сразу шел мыться, бриться и выходил на кухню, где его ждал завтрак, в полном сиянии своей чистоты и порядка в одежде.

В Монине присутствовала и Наташа Д., которая устроила нам этот дом. Ее не устраивала тамошняя жизнь и она (слава Богу!) жила и бывала там очень коротко и нечасто. Принадлежа к типу женщин, которые, встав с постели, считают себя неотразимыми в любом виде, она шла на кухню, не умывшись и не причесавшись, и начинала делать начес на копне свалявшихся волос, на что у Олега округлялись от ужаса глаза, и он уходил в свою комнату, не позавтракав. А она полагала, что может выйти на кухню к завтраку в таком виде и продолжать свой туалет, сидя за столом и поедая кашу. Олег ждал у себя, когда она закончит трапезу, тогда он выходил к столу. Ей он никогда ничего не говорил и не делал никаких замечаний: больше всего он любил все проделывать молча.

Ссорились ли мы с ним? Однажды было… Даже не поссорились, а просто редкий случай, когда я на Олега была безумно сердита, потому что он довел меня до сильного беспокойства. В этот же день, в этот же вечер ему нужно было ехать в другой город — лететь самолетом. Там его ждут съемки. Через час нужно быть на аэродроме, а он приходит домой пьяный, что называется, как следует! И стал еще шутить довольно неостроумно, потом извиняющимся тоном что-то говорить. И тут я вспылила!!! И действительно на него наорала так, что ого-го! Причем он не оправдывался мне в ответ, а просто тихонько собрал свой чемоданчик и, довольно сильно шатаясь, отправился в путь. А я ему, стоя уже на лестнице, кричала вниз:

— Чтоб твоего духу здесь больше не было!!!

Это тоже на меня не очень похоже, но тут был такой момент, когда я просто не сдержалась. На другое утро позвонила Лиза и говорит:

— Олежечка приехал очень расстроенный. Что у вас там произошло?

— Ничего особенного… Я на него наорала. Очень прошу, передай ему, что это было у меня, так сказать, от нервов.

Так на этом тоже все как-то закончилось. Но это было настолько редко, что мне запомнилось только потому, что больше такого случая не повторилось. Это был единственный раз, когда я на него действительно обозлилась. Черт побери! Нашел время кутить, когда нужно спешить на самолет!

Похожий, но, правда, развернувшийся совсем в другую сторону, случай был перед его поездкой в Чехословакию в июне 1977 года. Олег приехал «в кусках» со съемок «В четверг и больше никогда» из Пущина. Лиза, увидев его таким (завтра — отъезд, сегодня — билет и валюта), просто сказала:

— Все… Твоя поездка сорвалась… Никуда ты не поедешь!!!

И тут вмешалась я:

— Лизка, давай не будем… Алечка! Иди в душ, постарайся привести себя в порядок… А я пока приготовлю кофе.

И он умел это делать! Да, да, он стал под душ, привел себя в порядок. Вышел — нормально. Попил кофе и поехал за документами, потом обменял деньги в банке — все сделал. И очень вежливо, в шутливой форме разговаривал со всеми чиновниками в этих учреждениях. Ему, его нервам была очень нужна эта поездка на фестиваль в Прагу, и я рада, что встряла вовремя и по делу.

Кстати, о «поедешь — не поедешь». Олег очень любил развлекаться дома следующим образом. Накануне отъезда на съемки или театральные гастроли он вдруг заявлял Лизе:

— Никуда ты не паэдишь…

— Нет, поеду! С тобой поеду!

— He-а… Не паэдишь…

Так он мог препираться с ней чуть ли не часами. Лиза порой едва не плакала от обиды, а он посмеивался тому, как ловко ее разыгрывает.

В домашней жизни с Лизой и со мной Олег никогда не врал и терпеть не мог, когда ему не верили.

Как-то Лиза позвонила ему на съемки в Таллин, и к телефону в гостиничном номере подошла какая-то женщина. Лиза, во-первых, очень ревнивая и, потом, как всякая женщина, еще не очень уверенная в своем муже, в том, что он честный и чистый (дело было летом 1973 года), она сразу не сообразила, что это может быть кто-то из гостиничного персонала. Бросив трубку, она в полной растерянности сказала мне:

— Ну, как это — горничная, что ли, берет телефонную трубку?! Мне это непонятно… Позвони ему!..

Я набрала номер, и он таким сухим топом сказал:

— В чем дело? Что случилось?