Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Та же картинка с Театром. (Напомню, что слово «театр», написанное с прописной буквы, здесь означает Художественный театр, МХАТ и МХТ, его подразделения, студии, его идею, атмосферу, артистов, драматургов и события.) Если Театр окаменел и заштамповался, а числится главным, если его нельзя было даже критиковать — значит, его надо было развалить. Если, как считал Н. Пеньков и не только он, в этом Театре все было хорошо и прекрасно, то «разваливший» его в конце концов Ефремов — преступник, то ли сознательный враг, то ли бестолковый карьерист, отдавший в жертву своим амбициям вещь не менее великую для искусства, чем Советский Союз — для истории. Правду в этом противоречии найти вряд ли удастся — да и нужна ли она? Все равно каждый останется при своем.

С 1970 года для Олега Николаевича начинается МХАТ как работа — и как личный крест. Разместим фотоснимки всех стадий ефремовского мхатостояния — получится единая и непрерывная сюжетная линия. Он никогда не уходил от Художественного театра — с самого первого мгновения, как узнал о его существовании. В детстве посещал театральный кружок Дома пионеров на Арбате, где великий педагог Александра Георгиевна Кудашева сотворяла из маленьких людей больших артистов. Она была для непоседливых детей Арбата даром свыше. Ефремов нес в сердце память о ее занятиях как скрижаль — или криптограмму. На репетициях Станиславского он не бывал по малолетству — но Александра Георгиевна бывала. Она рассказывала пионерам Киевского района Москвы об этих репетициях. Надо видеть людей более чем насквозь, чтобы в шалопаях, порой приведенных в ее студию отчаявшимися матерями или сестрами — как в случае с Евгением Киндиновым, — узреть будущих народных артистов России.

Между арбатским мальцом довоенных лет и руководителем Театра Ефремовым, в 1970 году оформленным на работу в мечту, — одна секунда, промелькнувшая искра времени. Общение, которому княжна Кудашева учила детей, опираясь на Станиславского, стало девизом режиссера Ефремова. На миг представим монтажную склейку: прекрасная женщина учит пионеров общению на сцене. Прямая спина, аристократическая стать — и очарованные дети, глубоко советские малыши, а один из них — будущий главный режиссер Художественного театра. При чудесных поворотах калейдоскопа поверить в судьбу нетрудно. Правда, не каждый бывает удостоен судьбы, но если уж она возьмется за дело, биографу будет над чем подумать.

Съемки в кино в те же годы — какая-то параллельная реальность. Вот он, тот же главреж главного театра — на экране. Словно два человека живут в одном. Не меньше двух раз он играл пианистов: в кинофильме «Вся королевская рать» (1971) он хирург Адам Стентон, владеющий фортепьяно. Козаков, исполнитель роли Джека Бердена, говорит чуть снисходительно, что вся его, Адама, жизнь — это скальпель и музыка. В «Поэме о крыльях» (1979) Ефремов играет уже не любителя, а профессионала — великого Сергея Рахманинова. Скажем так: изобразить шофера, если не умеешь водить, не легче, чем пианиста, если не умеешь играть. С. Н. залихватски водит с первого же своего фильма и весьма уверенно играет на рояле. (Кстати, в фильме 1981 года «Шофер на один рейс» он волшебным образом делает и то и другое.) Играет не только руками — спиной и плечами. Пластика, физика, никогда не зажат — самое то, о чем он постоянно пишет еще в дневнике современниковского периода. У него и разбитое сердце прекрасно получается — спиной. Когда уходит вдаль в фильме «Мама вышла замуж». Наблюдения за его телом, играющим суть какой-нибудь профессии, какого-нибудь острого состояния, могли бы сложиться в пособие по мастерству актера, вроде бы не играющего ничего. Брошюра: как играть, не играя.

Театр начинается постепенно; актеры к роли привыкают в долгий застольный период.

Иначе в кино — репетиций почти нет; начинать работу нужно, сразу включившись. Так, объясняя профанам, разводит профессии Алла Демидова, народная артистка России, в своей первой книге 1980 года с говорящим названием «Вторая реальность». Там на три с половиной страницы сопоставительная таблица: чем отличаются профессии. Они напомнили мне о различиях между писательством и журнализмом: похоже, но совсем разное. Один из давних знакомых Ефремова сказал мне, что кино для О. Н. вообще ничего не значило. Ошибка — значило. Много значило. Газетчикам он говорил, что там отдыхал от ответственности. Не сам ставлю — значит, ярмо на чужой шее. А нам только поиграть — кайф. На деле, я думаю, гениальному актеру никогда и нигде вполне отдохнуть не доводится.