Олег Табаков и его семнадцать мгновений

В самом конце 1947 года случилась денежная реформа: старые банкноты в течение недели подлежали обязательному обмену по курсу десять к одному – за червонец рупь давали. Олег не сразу сообразил, как действовать в непривычных финансовых обстоятельствах. А когда очухался, все товары из магазинов словно ветром сдуло. Отправился в аптеку и закупил несколько ящиков зубного порошка, щетки, хозяйственное мыла и… презервативы. Использовать их по назначению по малолетству «коммерсант» не мог. Поэтому находил резиновому изделию номер два вполне утилитарное применение. Наполнял их водой и сбрасывал под ноги прохожим. Тяга к коммерции с годами не исчезла, а только крепла.

* * *

Олега Павловича можно изредка увидеть на Новодевичьем кладбище. Там покоятся многие те, с кем он был близок: учитель Василий Топорков, наставник и друг Олег Ефремов, другие известные всей стране люди и которые ему лично не безразличны. Среди них – Никита Сергеевич Хрущев. Табаков его мало знает, хотя с ним и общался, но отдает должное этому партийному и государственному деятелю исходя из своей собственной системы координат. Мой герой вовсе не идеализирует знаменитого «кукурузника», который прославился среди прочего еще и тем, что стучал ботинком по трибуне ООН, но отдает ему должное. Поскольку небезосновательно полагает, что время выбрало именно Хрущева в качестве рупора определенных идей, за которыми последовала знаменитая оттепель. Табаков убежден: Хрущев проявил определенное мужество, чтобы избавить страну и общество от наследия Сталина. А как Олег Павлович относится к вождю народов, о том уже сказано. Табаков хорошо помнит, как бабушка, заслышав шум въезжавшего среди ночи во двор их дома автомобиля, вставала с кровати и шла к окну. Смотрела, в какую квартиру нагрянули незваные гости, за кем на сей раз приехали. В то время Олегу уже было семь лет и он кое-что соображал, а чего не понимал еще, то чувствовал по бабушкиному поведению, по разговорам взрослых, которые обычно прерывались, когда он появлялся в комнате. Чувствовал, как в воздухе незримо витало тревожное ожидание какой-то беды. Никто ведь не знал, кого завтра увезут в черном воронке или фургоне с надписью «Хлеб»…

После войны жизнь свела парня с Самуилом Клигманом, сыгравшим достаточно важную роль в его жизни. Самуил Борисович имел архитектурное образование, но душа его всегда была настроена на поэтический лад. Клигман был безответно и беззаветно влюблен в Марию Андреевну. Четко понимая, что никогда она не согласится выйти за него замуж, тем не менее всегда и во всем ей помогал. И в какое-то время просто стал еще одним членом семьи. Несколько не от мира сего, он мнил себя смелым и независимым человеком. По ночам слушал всякие «мутные» голоса, в частности – «Голос Америки». Регулярно покупал в гостинице «Астория» и читал газету «Британский союзник». Разумеется, его органы «взяли на карандаш» и со временем арестовали. Сам по себе Самуил Борисович – несколько наивный, но совершенно безвредный человек – не мог представлять буквально никакого интереса для органов. Но у них, наверное, был план по отлову шпионов или какое-то иное негласное распоряжение по лицам «определенной национальности». Короче, Самуилу Борисовичу сочинили такую страшную биографию врага народов, что казалось странным, как он до сих не ликвидировал товарища Сталина, целую группу других руководящих работников, включая партверхушку Саратова и области. Как от лидера заговорщиков от него требовали явки, пароли, адреса, заставляя под пытками оговорить Анатолия Андреевича Пионтковского, Марию Андреевну Березовскую и других его близких знакомцев, друзей. Сотрудникам органов, видимо, казалось, что из этого тщедушного еврейчика они смогут вить веревки, а уж заставить его «сколотить банду подлых врагов народа» принудят и подавно. Но не тут-то было. Клигман выдержал все издевательства и даже пытки, но никого не оговорил. Получил восемь лет лагерей и исчез из Саратова.