Олег Табаков

Это подтвердил фильм «Шумный день», который Эфрос поставил позже, в 1960 году, в сотрудничестве с Георгием Натансоном. В нем были заняты все актеры его спектакля, а также Олег Табаков, Лилия Толмачева и Лев Круглов. Табаков играл своего тезку не только на редкость достоверно, тонко, но и с огромной внутренней самоотдачей, играл талантливо, а значит — заразительно, убеждая в праве на свое понимание образа. Задиристо, остро жил мальчишка в мире взрослых, отстаивая свое мнение. Какое-то внутреннее тремоло билось в его груди, вибрировало «тончайшее устройство, ловящее собственные токи». При несовпадении это устройство могло взбунтоваться, взорваться. А «освободившись от случившегося», вновь все возвращалось в исходное положение, когда легко дышалось и думалось. Не включиться, не откликнуться на жизнь духа было невозможно. До сих пор слышишь вопль героя: «Они же живые!» Это почти как «Быть, или не быть…» для Гамлета. И в этой реплике, в этой боли мальчишки было право на все остальные поступки.

Как и почему возникает чувство доверия к актеру: с первых ли фраз или только к самому концу спектакля? От этого многое зависит в самоощущении актера. Стимулирующее соучастие аудитории освобождает от «зажатости», дает большую свободу импровизаций — говорил же Станиславский о «возбудителях вдохновения». Будучи прекрасно знаком с тем, что называют репетиционной системой Станиславского, принадлежа к его школе, молодой Табаков был удивительно точен на сцене, а в жизни удивительно достоверен. Анатолий Эфрос писал: «Он строил роль не от краски к краске, не от приспособления к приспособлению, а по живой и действенной линии, в которой заметное, если не основное место отводится сценической импровизации». И критики впервые отметили: без выдумки частного и неповторимого актеру работать скучно. Это был триумф единственной в своем роде актерской техники.

Роль Олега Савина — одна из больших побед актера, но победы бывают разные. Есть личные, когда коллеги отмечают: актер, сыграв ту или иную роль, профессионально вырос. Есть победа мастерства, когда всем ясно, что так сыграть вряд ли кто сможет. А есть победа, остающаяся в истории театра или кинематографа. Последнее зависит от многих слагаемых. Да, актеру нужно, чтобы был интерес, интерес возникает, когда смысл роли совпадает с личной темой, болью, размышлениями, а не просто с его данными. И важна современная нота, как ни высокопарно прозвучит, гражданская позиция. Гражданская позиция для Табакова — исходный момент в работе, заманчивость идей и задач не волновали его без ответа на вопрос «про что?». Личная тема актера в фильме «Шумный день» совпала, «слилась с замыслом автора и режиссера», а главное — время, сама жизнь требовали бескомпромиссного отношения к ценностям бытия. Вот в таком нерасторжимом единстве — личного и общего, субъективных желаний и объективных требований времени — может родиться что-то животрепещущее, важное как для актера, так и для зрителя. И тогда роль покидает свое пространство и становится нечто большим, чем факт искусства, а успех личной биографии входит в историю театра и времени, который изучают и разгадывают потомки.

Сцену, когда Олег Савин отцовской саблей рубит мебель, описали бесчисленное количество раз. И почти всегда разговор выходил на тему бунта против вещизма, мещанства, узости мировоззрения окружающих — словом, «тему идеологии». Сегодня, спустя полвека, когда смотришь фильм, понимаешь, что он устарел бы, если все сводить к идеологии. Московский школьник, трогательный домашний подросток со взрослым чувством собственного достоинства, бескорыстный, импульсивный в поступках, воевал не с мебелью и не с мещанством, а с вульгарным «обывательским благоразумием», которое отнимает у человека способность оставаться самим собой. Много лет ни один репортер не обходил в интервью с Табаковым этот эпизод фильма, чтобы не спросить: как исполнитель с высот солидного возраста относится к герою своей молодости? Иногда Олег Павлович отшучивался, порой в объяснении был серьезен. Но никогда не отказывался от своих взглядов и убеждений: «Это был протест не против вещей и благополучия — это был протест против попыток душу его живую убить! Когда это формулируется как борьба с вещизмом — ерунда. Это схоластика и уже отработанный пар. Хотели лишить моего героя способности (смеется) жить, думать, чувствовать, любить, свершать открытия. И в ответ на это можно делать все! Это был я. И, как это ни смешно, думаю, что это я, до сих пор. Только один нюанс: я теперь понимаю, что мебель денег стоит. Как про себя говорит Гаев: „Я человек восьмидесятых годов“. Вот и я человек постсталинской формации. Я ни от чего не отказался. Ну, может быть, в методах борьбы с мещанством я стал более сдержан»[22].