Олени

Это было не слишком остроумно, но люди и в самые важные минуты своей жизни часто обмениваются банальностями, к тому же я не считаю нужным постоянно оригинальничать. Даже самые счастливые любовники говорят друг другу глупости, но это не делает их менее счастливыми.

— Почему вы решили, что не нравится? — спросила девушка.

— Я вижу — вы не принимаете в нем участия.

— Не с кем.

— Со мной, к примеру, — я попытался шутить.

— А почему бы и нет, — она смерила меня взглядом, — вы не самый плохой вариант.

— Тогда потанцуем? — предложил я.

— Вы это считаете развлечением?

— Не только это, разумеется. А что предлагаете вы?

— Переспать, — с вызовом ответила она.

— Пошли, — сказал я и добавил: — Познакомимся сейчас или потом?

— Лучше потом, — сказала она, — если будет смысл.

— Ну тогда двинули, — и мы пошли.

На улице шел дождь. И я спросил, пока она раскрывала свой зонтик:

— Пойдем в какой-нибудь сквер или куда посуше?

— И так и так промокнем, можно и в сквер, но предпочитаю где-нибудь посуше.

Мы взяли такси, и я заехал домой взять ключи от квартиры деда.

На пороге она отряхнула зонт, а когда мы вошли, я пригласил ее в гостиную, а сам пошел на кухню сварить кофе. Поставил кофейник на огонь и вернулся к гостье.

Она уже разделась — догола — и курила. Ее поза казалась вульгарной, но сама она — нет (вопреки всей своей словесной и телесной провокации).

Когда любовные упражнения закончились и мы лежали, обнявшись, на ковре, я понял, что грустное воспоминание о моей летней любви растаяло без следа. Не само воспоминание, а грусть. И байроновская поза.

— Кристина, — вдруг произнесла девушка.

А я уже и забыл о нашем уговоре.

— Ага, стало быть, я заслужил право на знакомство?

— Еще как, — ответила она и поцеловала меня с неожиданной в свете ее прежнего поведения нежностью.

Хоть я и принадлежу в любовных делах к романтическому типу, не думаю, что подобное начало совсем уж лишено романтики. Я хочу сказать, что я снова был влюблен — я понял, что любовь не всегда предшествует сексу. Вспомнив о кофе, я бросился на кухню. А когда вернулся, Кристина уже оделась и сидела в кресле не с таким вызывающим видом, как прежде. Я налил ей кофе и спросил:

— Почему на вечеринке ты была такая грустная и одинокая?

— Один гад меня бросил, — ответила Кристина, — и это при том, что он мизинца моего не стоит.

Примерно через месяц после того дня мы с ней шлялись по разным увеселениям. Я был горд, как маленький лорд Фаунтлерой, а почему, если б спросили, и сам не знал. Впрочем, скорее, это она таскала меня за собой повсюду, чтобы все видели, что ее никто не бросал и что она сделала более удачный выбор. Потому что однажды я увидел «этого гада» — было совсем несложно понять, что он и в самом деле ее не стоит. Он, конечно, не был красавцем, но к тому же еще был отчаянно туп, и это сразу бросалось в глаза. На очередной вечеринке, однако, куда Кристина пришла со мной, она вдруг бросила меня, уйдя именно с ним. И больше не появилась и не позвонила. А я почувствовал себя даже хуже, чем летом, после внезапной разлуки. И вовсе не потому, что меня бросили (я не настолько честолюбив, чтобы вживаться в эту роль — брошенного).

Просто лишь после ее ухода я понял, что мы с ней любили друг друга. За нашей показной гордостью и вызовом скрывалась ранимость молодых людей, переживших свои первые разочарования, ищущих утешения друг в друге и нашедших любовь. Я даже не уверен, что если бы во время увлечения Кристиной я встретил ту женщину из лета, не сбежал ли бы и я к ней, как Кристина к «своему гаду». И почему-то думаю, что, если бы «гад» не позвал ее снова к более ранним ее воспоминаниям, Кристина была бы сейчас для меня тем, кем позже стала Елена. Но в любви все эти расчеты совершает не один из влюбленных, а оба. И предсказать их невозможно.

Я снова погрузился в учебу, тем более что мрачная ранняя зима не предрасполагала к новым приключениям. Я засел за книги, да так крепко, что именно с той поры, по-видимому, у меня сложилось убеждение, что все, посвятившие себя науке, искусству или иным духовным подвигам, потерпели в своей жизни кораблекрушение. Но я не очень-то верю в науки и искусство, создаваемые неудачниками, потому, наверное, никогда и не спешил им довериться. Тем не менее, в ту осень я погрузился во все это полностью, и уже по этому можно было понять, сколь велико было мое поражение. Я даже стал думать, что вообще жизнь — это череда крушений, которые человек должен мужественно переносить. Что касается меня, то я не всегда переносил их стойко и даже пришел к выводу, согласно которому любая радость — это предвестник горя. Думаю, правда, что я не один такой. Кто-то из мудрецов сказал «Се человек!» Ну а я не мудрец.

Так начались мои занятия наукой.

Пока довольно скоро, в декабре, я не встретил Марию.

В тот год была ранняя зима, пошел снег, а потом зарядили долгие, холодные дожди.

Заболела мама, уже больше недели она сидела дома (но это была еще не та страшная болезнь, которая унесет ее) и принимала лекарства.