Олени

В миг, когда нижний край огромного светящегося шара оторвался от далекого горизонта, послышался какой-то тонкий звон, этот звон и свет целиком захватили нас, а все море засияло под лучами огненного светила.

Я как будто перестал ощущать свое тело, потому что весь блеск этого мира — и озаренное первыми лучами солнца небо, без единого облачка, ясное и лазурное, и море, переливающееся миллиардами светящихся точек расплавленного серебра и золота, и опаловая мягкость песка, заблестевшего в бессчетных нежно-острых зеркальных осколках, — всё это ослепило меня, изнутри озарило мою душу, заполнив ее до отказа и освободив тело от его тяжести.

Я взглянул на Елену — прикрыв глаза, она опустила подбородок на руки, сложенные на коленях, и ее лицо сияло в блеске утра. Она сама была этим утром.

Вижу ее и в другие мгновенья.

Мы были тогда на одном из шумных курортных пляжей и после того, как все утро играли в волейбол, катались на водном велосипеде и плавали, решили испытать и более эксцентричные удовольствия. По заливу с ревом взад и вперед ходил какой-то катер, поднимая в воздух на парашюте смельчаков, решившихся полетать. Я спросил Елену, не хочет ли и она попробовать. Поколебавшись, она согласилась, но только — после меня.

Желающих было не слишком много, и через полчаса я уже закреплял на ногах водные лыжи, потом меня привязали к парашюту и катер так резко, что я чуть не свалился в воду, потащил меня вперед, в море, лыжи заскользили по его поверхности и незаметно я поднялся вверх. И испытал давнее — из моих детских снов — счастье, счастье полета.

А потом была очередь Елены, но ее полет над морем не был спокойным для меня. С момента, когда она вырвалась из моих рук, увлекаемая в море, и вплоть до своего полета, когда она повисла под пестрым — оранжевым, синим, алым — куполом парашюта в небе, я буквально умирал от страха, ожидая чего угодно, хотя прекрасно знал, что риск минимален, ну разве что не взлетишь сразу или шлепнешься раньше времени (но все же с парашютом) в море.

Я стоял с колотившимся сердцем на самой кромке берега, не сводя с нее тревожного взгляда. Когда катер подошел к самому берегу и почти остановился, заглушив мотор, какой-то парень спрыгнул с него, а катер резко развернулся и пошел обратно в море на самом малом ходу, уже по инерции. Парень подал мне канат, на котором крепились стропы парашюта Елены. Я взял его, не зная, что с ним делать, удивленный столь неожиданным подарком. Но ничего делать было и не надо. В тихом воздухе парашют медленно опускался, плавно скользя к берегу. Казалось, что Елена не висела, раскинув руки, под шелковым парашютом, а летела, летела по-настоящему. Я смотрел, как она спускается, все ближе и ближе, заметила меня, помахав рукой, а потом легко, как бабочка, приземлилась совсем и попала в мои объятия. И пока мы с парнем снимали с нее нагрудник с канатом, она, обняв, поцеловала меня, все еще возбужденная после тревожной радости полета и облегчения от благополучного возвращения. Почувствовав эту дрожь, я спросил: «Тебе было страшно?». А она ответила:

— Нет, ведь я летала с тобой!

А еще раз я видел ее в другом полете.

Иногда мы брали лодку напрокат, и я выгребал подальше от берега, там мы останавливались, чтобы искупаться, и тогда она бралась за весла, неловко пытаясь грести. Несколько раз мы плавали и на моторных лодках. А однажды — на яхте.

Как-то после обеда мы пошли на волнолом, закрывающий маленький залив. На его внутренней стороне был морской клуб с причалом, на котором болтались яхты, парусники и рыбачьи лодки. Ближе к вечеру мы сидели у этого причала в небольшом пустом баре, а возле нас суетились, занимаясь своими рыбацкими и парусными делами, трое мужчин. Двое молодых ребят, загоревших до черноты, в одних плавках, то спускались в трюм большой моторной яхты, то поднимались наверх, на борт. А третьим был колоритный старик в ветхих джинсах, тельняшке, выгоревшей от солнца и ветров, в белой фуражке с большой золотой кокардой и с маленькой трубкой в зубах. Он явно собирался отчаливать на своей небольшой яхте — поднимал паруса, разбирал снасти. И когда он уже был готов отвязать свою лодку, чтобы отчалить, я, неожиданно для себя, бросился к нему с просьбой взять нас с собой. Старик молча кивнул, Елена, не дожидаясь моего сигнала, уже бежала к нам по мосткам. Старик помог нам спуститься в лодку, ловко отвязал ее от причала, запрыгнул внутрь и взялся за руль. Парусник грациозно развернулся на тихой воде залива и пошел в открытое море. И я тут же почувствовал, как ветер крепко взял яхту в оборот, вбросив ее, как стрелу, в море — море, которое всё и всегда начинает сначала.

Свистящая дрожь до предела натянутых ветром парусов — самый чистый и свободный звук на свете — и резкие всплески распарываемых лодкой волн сливались в какую-то удивительно звонкую мелодию.