Олени

Видел я и место, где лежали убитые животные — снег там был утоптан и окровавлен, а в лесу, когда охотники уже возвращались, можно было различить редеющие капли крови.

Потом я разглядел и следы шагов человека, но без крови. Они вели к его лобному месту — в снегу совсем отчетливо был виден отпечаток тела упавшего человека в замерзшей темной лужице, а потом слабеющий кровавый след вел метров за двадцать к зарослям кустарника, где я нашел обезображенный труп. Все эти дни здесь явно пировали стаи диких хищников: передо мной открылась страшная картина — обглоданный скелет и в клочья изодранная одежда.

Через несколько месяцев дожди и весенние потоки, ветер и солнце скроют навсегда то, что не успеют сделать звери и птицы-стервятники, и погибший человек исчезнет навсегда — вплоть до останков, неразличимых в молчаливой красоте природы. Это преступление уйдет бесследно — только природа так умеет скрывать следы человека, его хорошие и плохие поступки.

И тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне сейчас не просто страшной тайной природы, а знаком — знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности.

Я вернулся с лобного места незнакомца в заповедник, где меня встретил вопрошающий взгляд деда Йордана. Знал ли он о случившемся или только догадывался? И может быть, пришельцы не взяли его с собой на охоту именно для того, чтобы не было ненужных свидетелей? Но тогда это означало, что преступление было спланировано заранее. А видел ли старик останки убитого и заметил ли после возвращения охотников, что в группе кого-то недостает? Или он ничего не знал о преступлении?

Нет, он знал.

Когда через несколько часов мы сели обедать, дед Йордан не поднял свою рюмку, как обычно, чтобы чокнуться со мной «за здоровие», а отлил из нее на пол немного вина (как это делают, поминая умершего), потом взглянул на меня и выпил. Я проделал то же самое. Так что старик не только знал о происшедшем, но догадался, что и я знаю о нем. А вот знала ли баба Ивана или он скрыл эту тайну от нее?

Я прекрасно понимал, в каком государстве мы живем, слышал иногда комментарии по поводу несчастных случаев и убийств, а еще чаще улавливал и двусмысленное загадочное молчание, окутывавшее человеческие судьбы. Но впервые я сам стал невольным свидетелем убийства. Потому что, без сомнения, это не был несчастный случай, иначе бы они не оставили труп на растерзание диким зверям.

Кто были эти люди? Почему они убили своего спутника? И почему он так доверчиво и беззаботно пошел за своими убийцами? Даже хищные звери казались невинными в своем неведении природными тварями на фоне одичавшей стаи людей. А как смотрели на это жестокое убийство женщины? Мерзкое издевательство этих людей над подожженным кабаном, которое так потрясло меня, приведя в ужас, сейчас казалось мне почти невинной забавой по сравнению с хладнокровным убийством человека. И ведь никто из них не казался позже ни потрясенным, ни обеспокоенным или просто испуганным. Да и вообще они совсем не были похожи на преступников. Один из них был генерал, а остальные, судя по всему, принадлежали к числу тех, кого в последние годы стали называть «элитой».

Хотя холодный спазм ужаса и омерзения затаился во мне навсегда, я как-то уже спокойнее пережил свое открытие факта убийства — после перенесенного первого потрясения. Неужели я начал привыкать к бессмысленной нелепости жизни?

После обеда дед Йордан проводил меня почти до входа во дворец и с необычной для него фамильярностью, положив руку на плечо, посмотрел мне в глаза, словно хотел сказать: «Такова жизнь, парень. Будь сильным!»

Но мог ли я быть сильным? И что значит «быть сильным» — равнодушно или испуганно принимать не просто суровость и жестокость жизни, но и циничную наглость преступников, которые, казалось, даже гордились своей безнаказанностью? Неужели эта стая убийц не чувствовала, что все, что они сделали с одним из своих, может случиться с каждым? Неужели это чувство не заставляло их как-то иначе распорядиться своей жизнью? Или это взаимное истребление (во имя чего?) и было их жизнью?

Но оказалось, что не только мы с дедом Йорданом знали об этой страшной тайне.

В марте, после нескольких дней сильнейших ливней, стало сухо, подул теплый ветер, и в лесу загорелись разноцветные огоньки — цветы, травы, листья и ветви пробудились от зимнего сна и с неистовой жаждой заявляли о своем праве на жизнь под солнцем.