Олени

После обеда мы разошлись, а вечером встретились снова в одном кафе рядом с парком. Легкая тень, появившаяся между нами во время обеда, исчезла, стоило мне ее увидеть. И снова волна счастья затопила меня. Мы провели вместе чудесный вечер, а потом пошли прогуляться по бульвару, оживленному и в этот поздний час.

И вдруг, совсем внезапно, город погрузился во тьму.

Окна, витрины, уличные фонари погасли, горели только фары редких автомашин, проезжавших мимо, и это придавало темному городу еще более зловещий вид. В бледном свете луны призрачные, словно тени, прохожие испуганно шарахались друг от друга.

Я решил, что надо идти в мою квартиру, она была ближе, и мы пошли напрямик через парк. Полная луна над нами излучала фосфоресцирующий свет, пропитанный тяжелым, приторным запахом сирени. Темнели уродливые силуэты обезглавленных памятников. Тайные службы бывшего диктатора в остервенении и бессильной злобе сами сеяли хаос и разруху, чтобы пробудить ностальгию по низвергнутому режиму и неприязнь к еще не оперившейся свободе. Они насаждали бессмыслицу, потому что только так могли доказать свою правоту. Перебои с электричеством, пустые полки в магазинах, растущая и щедро стимулируемая и пропагандируемая преступность, информационный хаос — всё было подчинено этой цели: провоцировать у людей чувство страха и неуверенности.

Мы поднялись в квартиру. В окна лился призрачный свет луны, наши тени пересекли светлые прямоугольники на полу — отражения окон, мы вышли на балкон.

Перед нами предстала поистине фантастическая картина — на чистом небе сияла яркая белая луна, а силуэт высокой горы четко вырисовывался на фоне слабо освещенного сумрака у ее подножья.

— И правда, совсем как «темно-лазурный остров средь серебряной воды»[13], — сказал я Елене, облокотившейся на перила.

— Скорее как «остров мертвых», — ответила она, и эта довольно мрачная характеристика горы, освещенной луной, смутила меня, хотя, конечно, как художник, она, имела все основания сослаться на известную картину Бёклина[14]. Но мне гора казалась не страшной, а красивой. Я привлек Елену к себе и поцеловал, а когда оторвался от ее лица, все еще обнимая, увидел внизу за ее спиной утонувший во тьме притихший город, как бы застывший в каком-то оцепенении, в котором не было и намека на покой. Он был похож на онемевшего вдруг слепца. И я подумал: «Город мертвых!»

И вдруг, поглощенный молчащей тишиной города за ее плечами, я почувствовал по вздрагиванию Елены в своих руках, что она плачет. Но почему?

Тогда, в тот момент, я не стал раздумывать об этом, просто осушил поцелуями ее соленое от слез лицо, но позже, потом я все время спрашивал себя — почему? почему?

Утром она ушла домой, а я стал готовиться к уже близким экзаменам. Мы не договаривались конкретно о встрече. Как обычно, она должна была мне позвонить.

Но не позвонила, за два дня — ни разу, и я стал беспокоиться. Начал звонить (но ее телефон молчал — впервые за все время нашего знакомства мы расстались на такой большой срок). Потом решил ее искать. Был у них, возле дома. Никого. Еще пару дней я напрасно ждал ее звонка. Постепенно меня охватывала тревога: и куда только могла она исчезнуть, а если и уехала куда-то со своими, почему не дает о себе знать? Даже если им всем внезапно пришлось уехать, она могла бы известить меня по приезде. А вдруг она звонила и не застала меня? Я ведь не сидел весь день у телефона!

Несколько недель я провел в мучительном напряжении. И все ждал, что она позвонит или я хотя бы узнаю, куда исчезла вся их семья. Ходил и к их запертому дому, расспрашивал соседей — но ничего определенного не узнал, поговаривали, что все они уехали в Австралию (по другой версии — в Канаду). Это могла быть и Латинская Америка, и Южная Африка, да что угодно — какая разница! Главное — она ничего мне не сообщила. Но почему? Я строил самые невероятные предположения, но ни одно из них не давало мне ответа на мои вопросы, ничто не могло утешить меня.

Так, в беспокойном ожидании, прошла экзаменационная сессия и время до середины августа в изнемогающем от зноя городе, который буквально кипел от истеричной толпы, принявшей за свободу состояние собаки, спущенной хозяином с цепи.

И тогда я решил поехать на море один, как будто море могло вернуть мне прошлое лето, вернуть Елену и нашу любовь.

Но без нее море утратило всякий смысл, хотя сияло все так же ослепительно и ярко. Оно стало для меня просто пустой декорацией — я словно бродил не по местам, озаренным нашим прошлогодним счастьем, а по своей собственной опустошенности.

С утратой Елены я потерял и себя самого.

Елена была не просто девушкой, которую я любил, это была сама любовь, сама способность любить и быть счастливым, это было мое слияние с миром и мира — со мной, это было моим объятием с жизнью.

IV