Олений заповедник

Он рассмеялся и положил руку мне на плечо.

– Ты парень умный, – сказал он, – и за словом в карман не лезешь. Мне это нравится. – Его писклявый хриплый голос, хотел я того или нет, устанавливал между нами заговорщическую связь. – Возьмем, к примеру, пустыню, – стал он делиться своими мыслями. – Это удивительное место, где человек живет чувствами. Я, например, все время слышу там музыку. Этакий мюзикл. Там полно ковбоев и этих парней, что живут одни… Как же их зовут? А, отшельники. Ковбои, отшельники и пионеры – вот какое это место. Парни, которые ищут золото. Вот ты, человек молодой, как ты думаешь, хотелось бы тебе посмотреть такую картину? Я люблю историю, – продолжал он, прежде чем я успел ответить. – Нужен талантливый режиссер, чтобы снять такую картину, кто-то, кто знает пустыню. – Он ткнул меня под ребро, точно хотел вышибить из меня дух, чтобы я реагировал по-честному. – Возьми, к примеру, Айтела. Он по-прежнему пьет? – неожиданно спросил Теппис, внимательно изучая меня своими маленькими глазками.

– Не слишком, – 'поспешил я сказать, но при этом, видимо, отвел глаза, потому что Теппис снова сжал мне плечо.

– Нам с тобой надо будет хорошенько поговорить, – сказал Теппис. – Я люблю Чарли Айтела. Хотелось бы мне, чтобы на нем не было такого пятна. Занялся политикой. Идиот. Как ты считаешь?

– Я считаю, что он собирается снять лучшую в своей жизни картину, – сказал я в надежде встревожить Тепписа.

– Для кинотеатров, – безоговорочно заявил Теппис и ткнул пальцем в свою голову. – Души в эту картину он не вложит. Слишком ты еще новичок, – продолжал он, быстро перескакивая, по обыкновению, на другое. – Ну кого интересует, что ты думаешь? Я тебе скажу, в чем дело. Айтел – человек конченый.

– Я с вами не согласен, – сказал я весело, так как вдруг понял, что я единственный на этом приеме, кто не обязан быть вежливым с Германом Тепписом.

– Не согласен? Да что ты в этом понимаешь? Ты же еще дитя.

Но я считал, что понимаю, какая в нем идет борьба: страх, что он, возможно, не прав, опасаясь того, что скажут люди, если он сваляет дурака и снова станет работать с Айтслом.

– А теперь послушай меня… – начал была он, но нас прервали.

– Добрый вечер, папочка, – сказала какая-то женщина.

– Лотти! – умиленно произнес Теппис и обнял ее. – Почему ты мне не позвонила? – спросил он. – Я ждал звонка в десять утра, но ты не позвонила.

– Сегодня не смогла, – сказала Лотти Муншин. – Я была занята: укладывала вещи для поездки.

Теппис повернулся ко мне спиной и принялся расспрашивать ее про внуков. Пока они беседовали, я с интересом разглядывал жену Карлайла Муншина. Она принадлежала к числу женщин, которые рано стареют, и так загорела, что кожа стала цвета искусственных румян. Худая, нервная, со сморщенным лицом, а когда она расслаблялась, морщины на лбу и вокруг рта разглаживались и белыми линиями прорезали кожу, поскольку туда не попадало солнце. Светлые измученные глаза смотрели из-под покрасневших от солнца век. Она была дорого одета, но платье на ней не имело вида. На груди торчали ключицы, на веснушчатой коже шуршала, точно занавески в гостиной старой девы, оборка.

– Мне пришлось задержаться, – сказала она таким сдавленным голосом, что, казалось, у нее пересохло в горле. – Понимаешь, сегодня ощенилась Докси. Ты ведь знаешь Докси?

– Это одна из сук? – спросил Теппис – ему был явно неинтересен этот разговор.

– Она еще получила голубую ленту штата по своей категории, – сказала Лотти Муншин. – Неужели ты не помнишь?

– Что ж, прекрасно. – Теппис кашлянул. – А теперь почему бы тебе не выбросить из головы на пару недель всех этих собак и не отдохнуть? Расслабишься. Хорошо проведешь время с Колли.

– Но я не могу оставить их на две недели. – В голосе ее звучала чуть ли не паника. – Солти должна ощениться через десять дней, и нам надо готовить Блитцена и Нода к просмотру.

– Что ж, прекрасно, – рассеянно произнес Теппис. – А теперь мне надо повидать одного малого, так что я оставляю тебя в компании этого молодого человека. Ты получишь удовольствие от разговора с ним. И помни, Лотти, – продолжал он, – на свете существуют более важные вещи, чем эти твои собаки.

Я проводил его глазами, а он шел по залу, кивая направо и налево людям, устремлявшимся поздороваться с ним, и, словно рыба-паразит, выдергивая из толпы то одного, то другого. Одна пара даже бросила танцевать и поспешила к нему.

– Вы любите собак? – спросила меня Лотти Муншин. Она издала при этом короткий хриплый смешок и, склонив к плечу голову, уставилась на меня.

Я совершил ошибку, спросив:

– Вы их выводите?

Она ответила – ответила подробно, входя в мелкие детали, которые вели к другим деталям. Это была фанатичка, а я стоял и слушал ее, пытаясь представить себе, из какой девушки могла вырасти такая женщина.

– У нас с Колли лучшее в графстве ранчо, – сказала она своим сдавленным голосом, – хотя на мне лежит ответственность поддерживать там порядок. И это немалая морока, должна вам сказать. Я каждое утро встаю в шесть часов.

– Вы ранняя пташка, – вставил я.