Оленин, машину!

Когда мы добрались до столовой, нас встретили несколькими мисками горячего варева и ломтями хлеба. Дымящийся суп сразу напомнил о том, насколько мы устали и проголодались после всего произошедшего. Кейдзо сидел напротив нас, всё ещё настороженно поглядывая на каждого бойца отряда, что оказывался рядом. Некоторые поглядывали на него с подозрением, другие — с искренним интересом.

Добролюбов, явно раздражённый вниманием к нашему пленнику, громко пробормотал:

— Хватит глазеть. Ешьте уже.

Кейдзо, после секундного замешательства, аккуратно взял ложку, копируя наши движения, и медленно попробовал суп. Он, похоже, был удивлён — возможно, простой полевой обед сильно отличался от того, к чему привык. Особенно орудовать ложкой. Но палочек тут ему никто предлагать не собирался.

После обеда мы отвели японца в Ленинскую комнату, — место, сразу погрузившее меня в воспоминания о курсантских годах в Рязанском училище ВДВ. Трудно было представить более выразительный символ советской идеологии — пространство словно намеренно пропитывалось строгой, почти торжественной атмосферой. Комната встречала нас насыщенным красным цветом: от огромного флага СССР, покрывавшего треть стены, до плакатов и деталей интерьера, выдержанных в строгой, гармоничной палитре тёмно-зелёного и белого.

На стене напротив входа, как раз под флагом, висели два портрета, причём не просто формально размещённые, а словно бы на пьедестале в сознании каждого, кто входил. Слева — Ленин, с привычным проницательным взглядом, который казалось, взирал через годы и поколения. Справа — Сталин, с жёстким, слегка прищуренным взглядом, словно пристально следил за каждым, кто переступал порог этого места. Эта композиция, на первый взгляд обычная, на самом деле впечатляла и напоминала, для чего мы все здесь.

На небольшой полке под портретами стояли книги с тёмными, потёртыми корешками — собрания сочинений классиков марксизма-ленинизма и несколько толстых томов с речами и статьями, напоминавшими об идеологических целях армии и страны. Эти тома были предназначены для бойцов и командиров. На столе я заметил газеты: старые выпуски «Правды», несколько местных фронтовых листков. Рядом с газетами лежали несколько листовок и патриотических плакатов, призывавших сражаться за Родину против японского фашизма.

Мы сели втроём за простой деревянный стол, под портретами вождей, в центре этой насыщенной красным комнаты, где царила суровая, но успокаивающая атмосфера. Это не было похоже на допрос, хотя, вероятно, любой другой на месте Кейдзо ожидал бы именно его. Напротив, наши позы были скорее расслабленными. Мы пытались создать атмосферу, располагающую к откровенности, где вместо ледяных вопросов и напряжённых взглядов было что-то, напоминающее разговор трёх товарищей.

Добролюбов сидел напротив японца, опёршись локтями на стол, но глаза его выражали больше понимания, чем подозрительности. Он сдержанно взглядывал на Кейдзо, словно приглашая его самому начать разговор, дать понять свою точку зрения. Я сидел рядом, стараясь быть непринуждённым, хотя про себя отмечал каждую деталь в поведении бывшего шпиона, каждое движение, жест, взгляд, как бы запоминая и анализируя его внутренний настрой. К тому же ещё не было полной уверенности, что он не захочет прямо сейчас рвануть отсюда. Ну да, жена и ребёнок в роддоме. Но мало ли?.. Кто знает, что у этого типа в азиатской голове творится?

Несколько мгновений мы просто сидели молча. Из-за окна доносились приглушённые звуки города, но здесь, в этой комнате, казалось, время застыло, и мы могли позволить себе немного спокойствия. Кейдзо взглянул на нас с какой-то настороженной уважительностью — возможно, даже удивлённый, что к нему не относятся как к врагу. Уж по крайней мере лампой в лицо никто не светил, угрожать не пытался.

— Господин Кейдзо, — сказал Добролюбов. — Мы привезли вас сюда потому, что нам необходима ваша помощь в решении одной очень трудной задачи, имеющей высший государственный приоритет, — опер посмотрел на меня и попросил перевести.

— Не нужно, я прекрасно понимаю по-русски, — произнёс японец, заставив меня удивлённо глянуть на него: мол, чего ж ты раньше-то, сволочь такая! Могли бы ещё там, в тайге, договориться, не пришлось бы на тебя охоту устраивать. Ну, балбес… Но вслух ничего такого не сказал, конечно.

— Тем проще, — сказал Добролюбов. — Я хочу, чтобы вы знали, господин Кейдзо…

— Я же говорил, можете меня называть по имени. А ещё лучше с приставкой «товарищ», — снова перебил шпион.

Мы с Сергеем переглянулись, потом опять уставились на собеседника. С чего это вдруг?

— Я повторяю вам, что искренне верю в идеалы марксизма-ленинизма и мечтаю о построении в Японии справедливого общества, основанного на принципах социализма, — твёрдо сказал Кейдзо.