Ольф. Книга вторая

— Журналисты пустили слух про их существование. Ты оказался кстати. Вадик погиб по собственной глупости, это всем ясно. Он давно от рук отбился, еще и в папины дела совался так, что мама не горюй. Чувствовал себя безнаказанным и творил бог весть что. Однажды папаня сам его чуть не прибил. В том, что ты защищался, сомнений нет, и Задольский мстить не будет. Но на глаза ему больше не попадайся. И про дочку его забудь. Это не он приказал сказать, это я прошу. Но выбор за тобой, и тогда уж не обессудь.

— Зачем разгромили мою квартиру?

— Мы? Голову включи. Мы знали, что документов у тебя нет.

— Зачем тогда вы гонялись за мной, как гаишник за подношением?

— Снова подумай. Зачем нам гоняться? Когда находили — следили, чтобы прикрыть. И прикрывали, как помнишь. Нельзя было дать применить к тебе особые методы дознания, тогда вся операция коту под хобот. Нам мы нужен был живой и на свободе.

Вот такие пироги. Я умолк, оглушенный развязкой.

Герман Кузьмич окончательно вызволил меня. Мой взгляд не смел подняться, опустившись ниже плинтуса. Под стать настроению.

— Я хотел извиниться… — Слова приходилось выталкивать, как бегемота из лужи. Никогда не чувствовал себя столь глупо и виновато. — За то, что выглядело угрозой. Это не было угрозой. Я никогда бы не смог…

— Я знаю. Забудем.

— Спасибо. И еще. Я был дважды неправ. Ведь это не вы сидели за рулем. Соответственно, не вы сбили женщину.

Герман Кузьмич обжег меня взглядом:

— Я.

— За рулем была ваша дочка Инна, — уперто заявил я.

— Инна? — Мужчина сел рядом со мной на диван и долго думал, прежде чем продолжить. — И что?

— Как — что? Вы не виноваты!

— Она моя дочь. Я люблю ее.

— Но она не поймет. Будет считать, что зло может остаться безнаказанным. Это неправильно.

— Но я — отец. И я люблю ее. Это — правильно. И все, что делаю ради нее, тоже правильно. И ты тоже — поступай так, как велит сердце. Это будет правильно. Счастливо оставаться, шантажист.

Он ушел.

Я остался. Один. В чужой квартире. С полной головой разных мыслей.

Завтра я буду окончательно свободен. Смогу ходить по городу, не бояться полиции. Смогу пользоваться благами цивилизации — телефоном, компьютером. Смогу навести дома порядок и ночевать по-человечески. Носить не только осточертевший камуфляж и джинсы.

Перед глазами встала Челеста. Не давало покоя — почему она решилась на непоправимый шаг?

Было невыносимо больно с ней расставаться. Хотя она пыталась уничтожить мое счастье с попытке украсть корабль… Но сердцу не прикажешь. Поступай, как велит сердце, сказал на прощание Филозов.

Когда она обернулась, убегая, было в ее взгляде что-то… Преступники так не смотрят. Словно не хотела забрать корабль, не ждала долгое время подходящего момента, не делала одну попытку за другой. Не соблазнила, чтобы обокрасть…

Или я все понял неправильно, и…

И она поняла все неправильно? Вообще все. Просто хотела увидеть меня — как бы инопланетянина — в истинном виде? Хотела правды, не зная, что правда и ложь в моем случае поменялись местами. И если это так…

Решено. Устрою свои дела. Восстановлю доброе имя. Получу загранпаспорт. Выучу итальянский. Найду Челесту. Буду за ней ухаживать. И однажды она вспомнит. Узнает. И тогда…

Но сначала разыщу медальон.

Ага. Главное — корабль. Весь мир у ног. Разыщу медальон… тогда посмотрим насчет остального.

Возможно, сделаю, как решил. Наверное.

Или не сделаю. Какая разница. Главное — медальон.

Сердце — заткнись!

Эпилог

— Как твоя новая обезьянка?

— Старается. Иногда кажется, что начинает делать что-то разумно.

— Будешь уверять, что уж эта-то превратится во что-то по-настоящему мыслящее?

— Мама, а вдруг? Некоторые были очень близки.

— Сколько игрушек и домиков они переломали за это время?

— Они же не специально.

— Лучше дай игрушку муравьям, те сразу потащат в муравейник, на общее благо, а твои обезьянки…

— Они хорошие! Только сами себя не понимают.

— Неужели не надоело? Вспомни: достаточно хорошенько намочить шарик или кинуться в него другим, и игра начнется заново.

— Мне нравятся именно обезьянки. С ними интереснее. Ящерки были такие унылые…

— Но и с обезьянками играешь не в первый раз.

— Я верю в них.

— Все еще веришь? Ну-ну. Многие из них по-своему верят в тебя, а разве это что-то меняет?

— И все же я надеюсь.