Ольга Калашникова: «Крепостная любовь» Пушкина

В начале сентября 1826 года опальный Пушкин был прощён и вытребован Николаем I из Михайловского в Москву. Он приехал туда во время коронационных торжеств и тотчас доставлен был во дворец. После этого он почти два с половиной месяца провёл в Москве, окружённый шумным успехом, в самом центре литературной и светской сутолоки. Ещё 16 сентября он писал П. А. Осиповой: «Moscou est bruyant et dans les fêtes, à tel point que j’en suis déjà fatigué et que je commence à soupirer après Михайловское»[279]. Тем более 23 ноября, в глухом селе Козакове, должен он был наконец вздохнуть с облегчением. Наряду с этим, вновь очутившись в родных местах (за несколько дней перед тем он был в самом Михайловском), он, по своей привычке вспоминать и сопоставлять, вспомнил другой свой приезд в Михайловское — в 1819 году. Тогда, только что расставшись с разгульной и шумной петербургской жизнью, он написал «Деревню» такими словами:

Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льётся дней моих невидимый поток
   На лоне счастья и забвенья.
Я твой — я променял порочный двор Цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубров, на тишину полей…

<…> Да, Пушкин вспомнил свою «Деревню», ранние годы своей «мятежной юности»; вспомнил он и те «вольнолюбивые надежды», которые в нём кипели тогда. Вспомнились ему и дальнейшие стихи той же пьесы:

Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
   Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде Невежества убийственный Позор.
   Не видя слёз, не внемля стона,
На пагубу людей избранное Судьбой,
Здесь Барство

дикое, без чувства, без закона,Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь Рабство тощее влачится по браздам
   Неумолимого Владельца.
Здесь тягостный ярём до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
   Здесь девы юные цветут
   Для прихоти бесчувственной злодея…

Былой «друг человечества» мог теперь применить эти слова к себе. И вот, уже зная об участи девушки (может быть, получив известие именно в Москве), Пушкин пишет «Как счастлив я…». Его собственное положение напоминает ему историю Князя и Лесты из оперы Краснопольского, — и свои воспоминания о любовнице он маскирует под видом лирического монолога этого Князя. Но, как почти всегда у Пушкина, из-за речи «героя» выглядывает чуть заметный кончик автобиографии. Здесь он дан в форме автореминисценции… из «Деревни». Стихи:

…Я променял порочный двор Цирцей

,Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубров…

превращаются в первые же стихи нового наброска:

Как счастлив я, когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора
И убежать в пустынные дубровы…

Набросок дальнейшей обработке не подвергся. Но у нас есть основание считать, что в сознании Пушкина он остался связанным с представлением о Михайловском, то есть с тем местом, где разыгралась история романа Пушкина и его крепостной. И опять — связь эта проступает в автореминисценции…

Через восемь месяцев после наброска «Как счастлив я…», побывав снова в Москве, а затем и в Петербурге, Пушкин опять возвращается в Михайловское и здесь, 15 августа 1827 года, пишет «Поэта»: стихи о бегстве, если не от «двора», то, во всяком случае, от «забот суетного света». И как в наброске 1826 года субъект монолога «счастлив был»

…Убежать в пустынные дубровы
На берега

сих молчаливых вод… —

так теперь поэт бежит

На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы…