Ольга Калашникова: «Крепостная любовь» Пушкина

Маскируя свою личную драму притворным подражанием опере Краснопольского, главные очертания которой столь роковым образом оказались удобными для такой маскировки, Пушкин не без лукавства заимствовал из «Днепровской русалки» также и ряд подробностей. Среди книг Пушкина сохранился экземпляр «Днепровской русалки», взятый, по-видимому, взаймы из личной библиотеки А. Ф. Смирдина: на экземпляре I-й части имеется смирдинский ex libris[284]. По-видимому, Пушкин пользовался этой книгой как справочником и пособием для маскировки. Он сознательно, для отвода глаз, заимствовал детали у Краснопольского и держал книгу у себя, пока «Русалка» не кончена. После смерти Пушкина смирдинская книга так и осталась в его библиотеке, не будучи возвращена владельцу.

О частностях, заимствованных у Краснопольского, писалось не раз, и я не буду на них останавливаться. Для нас интереснее некоторые другие частности драмы, тоже представляющие собой маскировку — только иного рода.

Воспоминание — не только один из самых излюбленных мотивов пушкинской поэзии, но и один из её импульсов. Однако превращая воспоминание в художественное произведение, Пушкин, под давлением сюжета и стиля, часто бывал принуждён изменять очертания подлинного факта. Иногда это делалось и для того, чтобы скрыть автобиографическую природу произведения. Объективируя таким образом факты и делая их общим достоянием, Пушкин как бы терял нечто из драгоценного запаса воспоминаний, но тут же, ради возмещения лирического убытка, а также из своеобразного лукавства, старался зафиксировать какую-нибудь вполне конкретную частность и тем самым зашифрованно, «для себя», восстановить интимную связь «поэтического вымысла» со своей собственною действительностью.

Я уже указывал на связь наброска «Как счастлив я…» с Михайловским. Эта связь, также зашифрованно, сохранена и в «Русалке». Тайная сила раскаяния влечёт Князя в те места, где разыгрывался его роман с Дочерью Мельника. И вот, можно заметить, что места эти связаны с думами Пушкина о Михайловском, где разыгрался его роман с крепостною девушкою. Князь говорит:

Невольно к этим грустным берегам
Меня влечёт неведомая сила…

Знакомые, печальные места!

Я узнаю окрестные предметы —
Вот мельница! Она уж развалилась;
Весёлый шум её колёс умолкнул;
Стал жернов…

Только подчиняясь сюжету и как будто заимствуя мельницу у Краснопольского, Пушкин говорит о водяной мельнице. По существу же, по лирическому ощущению поэта, мельница здесь — одна из тех «крылатых» мельниц, о которых говорится в «Деревне» при описании Михайловского. Это та самая мельница, которая, дополняя михайловский пейзаж и михайловские воспоминания Пушкина, является и в «Графе Нулине», и в «Евгении Онегине», и в стихотворении «…Вновь я посетил». Примечательно, что михайловские отголоски в «Русалке» очень связаны именно с этой пьесой, писанной в 1835 году и посвящённой горьким воспоминаниям о Михайловском. Мельница здесь является тоже развалившейся — и связанной с мельницами «Деревни». В «Деревне»:

Здесь вижу двух озёр

лазурные равнины,Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крилаты…

Во «…Вновь я посетил» читаем об озере:

Оно синея стелется широко;
Через его неведомые воды
Плывёт рыбак

и тянет за собойУбогой невод. По брегам отлогим
Рассеяны деревни — там за ними
Скривилась мельница, насилу крылья
Ворочая при ветре…

Некогда благополучные мельницы «Деревни» представлены здесь одною — развалившеюся, как в «Русалке»[285].

Далее, в «Русалке», Князь говорит:

Тут садик был с забором

— неужелиРазросся он кудрявой этой рощей?

В стихотворении «Домовому», при описании Михайловского:

Люби мой малый сад

и берег сонных вод,        И сей укромный огород
С калиткой ветхою, с обрушенным забором!

Во «…Вновь я посетил» дано сводное воспоминание — там, где говорится о соснах:

Но около корней их устарелых
………………………………………
Теперь младая роща разрослась…