Ольга, королева русов

– А ты своего не упустишь, – проворчал Олег. – Значит, и второй опыт дал тот же результат. Худо. – И озабоченно повторил: – Очень худо.

Он думал о своей дочери. Новость не сулила ей приятной женской доли. А его лишала надежд на столь ожидаемых внуков, продление династии и полное блаженство в благословенных краях Вальхаллы после окончания земной жизни.

– В его окружении есть твои люди?

– И очень надежные. – Советник помолчал и осторожно добавил: – Такие, что им можно поручить и…

Он резко махнул рукой, изображая удар кинжалом. Олег строго глянул на него, и глаза его вмиг заледенели.

– И в мыслях не храни. Никогда! Игорь – законный сын Рюрика. Мы удерживаем славян в повиновении только тем, что они когда-то принесли роту на верность покойному Новгородскому князю. Я напомнил им об этом сразу же по взятии Киева, когда поднял Игоря на руках. Теперь пришлось напоминать тебе?

– Прости меня, мой конунг. Я не подумал.

– Так думай! И я буду думать. Ступай.

Годхард, поклонившись, направился было к выходу, но великий князь остановил его:

– Погоди. О болезни… – Князь подчеркнул это слово. – О болезни Игоря должны знать четыре человека: я, ты, Сигурд и Зигбьерн. Дальнейшее распространение слухов равносильно измене, ты понял меня?

Годхард снова поклонился.

– Сколько человек было на острове, где мы прятали Игоря? – помолчав, спросил Олег.

– Двадцать три дружинника, шесть челядинцев и семь женщин. Три старухи и четыре молодки. Всего тридцать шесть человек, мой конунг. Роковая цифра.

– Роковая цифра, – вздохнул Олег. – Старухи занянчили мальчишку, пока воины нянчились с молодками. Сколько человек живы из этих тридцати шести?

– Ни одного. Я проверил.

– А семьи? Они могли что-нибудь наболтать в домах.

– Проверю.

– Немедленно. И – беспощадно. Что ж, будем думать. Ступай, Годхард. И помни: об этом знаем только мы четверо…

– Только четверо, мой конунг.

– Ступай.

Низко поклонившись, первый думец степенно вышел из княжеской палаты.

Однако и великий князь, и его ближайшие советники, и бояре – да все, все решительно! – упустили из виду одного человека. Тридцать седьмого. Его просто не заметили, когда перевозили на остров младенца Игоря, его варяжскую охрану, кормилиц, нянек, челядинок. Не обратили внимания, что старшая кормилица привезла с собою собственного ребенка: ну кто там усмотрит, с каким свертком на руках следует среди перепуганных женщин в тайное убежище старшая кормилица, обязанная подкармливать грудью ребенка до трех лет, как то было принято в семьях знатных русов.

Этим ребенком был Кисан. Личная безотцовщина старшей кормилицы, сын, рожденный тайно и хранимый тайно. Никем не замеченный, а потому и неучтенный тридцать седьмой свидетель затаенной жизни на острове. Молочный брат и единственный друг раннего детства одинокого сына Рюрика Игоря. А друзья, приобретенные в таком беспомощном возрасте и при таких жизненных обстоятельствах, весьма похожих на сиротство, не забываются и до старости.

2

Сын приемной дочери конунга русов, а ныне Великого Киевского князя Олега, славянки Нежданы, и первого боярина князя Игоря, варяга Сигурда – Свенди, которого славяне называли Свенельдом, прожил длинную, до краев переполненную событиями, счастливую жизнь. Не легкую – какая уж легкая жизнь может быть у воеводы трех великих киевских князей – Игоря, Святослава и Ярополка! – а на редкость удачливую, особенно для тех жестоких лет, когда человеческая жизнь была зачастую страшнее смерти. Он дожил до внуков и даже правнуков, он сражался на Руси и на Карпатах, в Византии и Закавказье, он нес на своем и до старости сильном, жилистом теле следы четырнадцати ранений, а в душе – луч ослепительного счастья, свою единственную драгоценность. Этим лучом счастья были воспоминания о необыкновенном детстве, одарившем его не только радостью дружбы, но и любовью, которую он пронес через всю жизнь и о которой с великим трепетом, благодарностью и блаженством вспоминал на смертном одре. До самого конца своего вспоминал. До последнего толчка усталого, измотанного походами, сражениями, потерями и придворными интригами сердца. И это великое блаженство навеки застыло на его жестком, суровом лице.

Он лежал в личных покоях собственного дворца, а многочисленные родственники, сыновья и дочери, внуки и правнуки, друзья и просто добрые знакомые ждали за закрытой дверью. Чего ждали и зачем ждали? Когда позовет?..

Свенельд усмехнулся: «Не дождутся». Умирать надо в одиночку, потому что его любовь уже умерла, а больше никто не имел права смотреть в лицо его смерти. Только он сам, воевода трех князей, витязь, о котором при жизни слагали песни славянские гусляры и скандинавские скальды.