Ольга Николаевна

Мысль о смерти кажется ей совершенно нестрашной: как будто бы к ней не имеет никакого отношения.

«Ну, а всё-таки, вдруг умру?» — настойчиво спрашивает она себя.

И опять совершенно не страшно.

«Только бы доехать… только бы доехать домой… А там — всё равно. Там всё хорошо… И умереть, если так нужно…»

Ольга Николаевна успокоилась совершенно. Посмотрела в окно: тёмные ветки качались на звёздном небе. И громадная, как чья-то лапа, тень пробегала по белой стене около кровати. Теперь она не боялась больше ни этих стен, ни чужих людей: она знала наверное, что завтра уедет домой.

Пароход отходил в десять часов утра.

Рано утром Ольга Николаевна позвала сиделку, сказала ей, что сегодня уезжает: надо помочь одеваться и укладывать вещи.

Сиделка перевела её на диван.

На столе стоял пустой стакан с засохшей веткой розы. Белый бутон повял. Несколько коричневых лепестков упало на скатерть. Тут же лежало нераспечатанное письмо из дому. Она забыла о нём.

Разрывает конверт. Торопится. Пропускает целые фразы, написанные мелким, как чёрный бисер, почерком, — это пишет муж. Это после. В конце, наверно, приписка от детей… Ну конечно! на четвёртой странице сверху Лизанька. Всегда намажет. А заглавные буквы разрисует гирляндами.

Ольга Николаевна читает букву за буквой, точно рассматривает каждую из них, как она написана. Дочитывает до конца. Потом начинает сначала, и так несколько раз…

Лизанька пишет без знаков препинания; заглавные буквы, которые ей нравятся, ставит в середине слова: «Мамочка, миленькая, здравствуй, у меня новая кухня, папа из города привёз. Ощенились котята, очень маленькие. Приезжай скорей. Мы вчера ловили в пруду лягушек с хвостиками. Любящая тебя дочь Елизавета».

Коля совсем внизу, загибая каждую строчку дугой, приписал: «И я тоже ловил, у меня стоптались ботинки. Привези мне большую раковину, чтобы ползала. Я делаю с папой задачки на всякие действия и учу ять стихами. Приезжай скорей. Коля».

Ольга Николаевна сначала улыбается, когда читает эти письма, потом и смеётся, и плачет в одно и то же время.

— Мы не опоздаем? — спрашивает она сиделку.

— Что вы, барыня: до парохода больше двух часов. Скоро доктор придут-с…

— Разве он приходит так рано?

— Теперь рано приходят…

Почти всё уложено. Остаётся круглая картонка для шляпы. Сиделка спрашивает:

— Шарф прикажете уложить?

Она держит в руках синий шарф.

— Да, уложите… Нет… дайте его сюда…

Она берёт из стакана засохшую ветку и завёртывает её в шарф.

— Положите осторожней сверху…

— Теперь всё, — говорит сиделка, затягивая ремнём картонку.

— Нельзя ли разбудить доктора и сказать, что я уезжаю?

Сиделка смотрит на неё с любопытством:

— А разве доктор не знает?

— Нет. Пожалуйста, пошлите к нему.

— Да они, кажется, уж пришли, — прислушивается сиделка и уходит из комнаты.

Ольга Николаевна тоже прислушивается и слышит в коридоре быстрые шаги и низкий знакомый голос.

Андрей Владимирович вошёл в пальто и в мягкой серой шляпе. Видимо, он так поражён был тем, что ему сказала сиделка, что не стал раздеваться.

Он остановился против неё, около стола.

— Едете?..

— Да… вчера вечером я решила окончательно.

— Я как доктор, — сказал он холодно, почти враждебным голосом, — должен заявить категорически… что это совершенно невозможно…

Она попробовала пошутить:

— Арестуйте меня именем закона.

— Ольга Николаевна… Я, может быть, не имею права… простите мой тон… но о том не думаешь, когда перед тобой человек решается на самоубийство.

— Почему? — пожала плечами Ольга Николаевна. — Не всё ли равно, где лежать: на пароходе, в вагоне или в этой комнате?

— Но вы можете не доехать до дому, — вырвалось у него.

Она откинулась на спинку дивана и несколько мгновений, молча, не двигаясь, смотрела на разорванный конверт, валявшийся на столе.

— Вы сказали это, чтобы убедить меня остаться. Да? — спросила она.

Он стоял бледный как полотно и молчал.

— Доктор, я прошу вас сказать прямо: доеду я или умру дорогой?

В глазах Андрея Владимировича было отчаяние. Он не выдержал и растерянно проговорил:

— Конечно… вы доедете… Но положение настолько тяжёлое… что почти наверное… вы тогда не поправитесь…

— Я хочу одного, — очень тихо, но твёрдо сказала Ольга Николаевна, — умереть дома… Позовите сиделку вынести вещи. Вы проводите меня.

Андрей Владимирович молча кивнул головой. Он как-то сразу понял, что она уедет. И что больше не надо никаких слов.

Сиделка вынесла вещи, и комната стала пустой. Ольга Николаевна сама встала с дивана, сделала несколько шагов, но её качало из стороны в сторону, и она должна была опереться на руку Андрея Владимировича. С лестницы он почти нёс её на руках. Но когда сели на извозчика и душистый, тёплый воздух пахнул в лицо, Ольге Николаевне показалось, что ей сразу стало лучше.

До пристани около часу езды. Дорога ровная, крепкая. Резиновые шины и мягкие рессоры делают экипаж похожим на постель с пружинным матрасом. Справа утреннее, бледно-голубое море, слева сады с густой, влажной зеленью и яркими весенними цветами.

Ольга Николаевна забывает и о слабости, и о тупой боли в боку… Она едет домой… Сегодня четверг. В воскресенье утром она будет дома…