Ольга Седакова в Журнальном зале 1997-2011

3. Конечно, Церковь, вера, с одной стороны, и культурное творчество, восприятие художественных произведений, с другой, — разные сферы духовного существования. Но непрерывно соприкасающиеся. Однажды Ахматову похвалили за то, что ее поэзия всегда была нравственной, и с надеждой спросили: “Очевидно, так бывает всегда в искусстве?” Анна Андреевна поспешила ответить: “Да, это так! Особенно в некоторые времена...” Как не заметить отрицания сказанного — слишком ужасно наше столетие, чтобы не мечтать о подчинении творчества — хоть на время — моральному закону! О вовлечении частной художественной задачи во что-то всеобщее и общеполезное... Но (пусть найдут здесь некоторое сходство с витиевато-ускользающим утверждением Шолохова, сказавшего по поводу партийности, что, мол, лично он свободен, а сердце принадлежит партии!) настоящий художник, как правило, нравствен. И это не может не выразиться в плодах художества. Конечно, художник — тоже человек, а людей без греха нет. Но необходимо признать правомочность над собою высшего суда, основанного на высочайшем кодексе. Томас Манн, пожалуй, с некоторой завистью немца писал о русской “святой” литературе, о Толстом, который в сонме мировых гениев был тем, кто не поддался соблазну восславить зло. Конечно, здесь сквозит скрытое (и горестное) размышление о гениальном Ницше. И дело не в борьбе творца “Заратустры” с христианством. Ведь все 2000 лет эта борьба не угасает, и, скажем, Розанов был не менее суровым критиком Евангелий. Но Бог для Василия Васильевича не умирал. В любви Бога к своей персоне он иной раз позволял себе увериться.

4. Церковь быстро восстановила свои позиции в стране безбожников. Пожалуй, сейчас она даже в лучшем положении, чем до 17-го года. Долгие века отечественной истории бывшая чем-то аморфным и казенным, Церковь обрела наконец полновластного Патриарха, занявшего строчку в рейтинге ведущих политиков России. Но сильна обер-прокурорская закваска... Роковая двойственность. Многие офицеры церковного КГБ вдруг вспомнили, что все-таки они — иереи (одновременно очнулись и муфтии, раввины, ламы с партбилетами)... Обкомовские секретари стоят со свечками. Напирает черная сотня. Слушая речи некоторых митрополитов, вспоминаешь св. Афанасия Великого, назвавшего того Маркиона, что предлагал христианам расстаться с Богом Ветхого Завета, “первенцем Сатаны”... В одном городе архиерей бросил в костер книги Шмемана, Бердяева, Меня... Недавно по телевидению показали видного церковного иерарха, рассуждающего о Господней воле, проявившейся в том, что с церкви упали кресты, а другого ущерба не было. Я был поражен таким грубым рационализмом и шаманизмом. Так один мой знакомый, ревностный прихожанин, молит небеса, судя по насущной надобности, даровать ему пылесос или холодильник... Останется ли Россия свободным, светским государством? Напишется ли хоть когда-нибудь та “Единая книга”, которой жаждал Хлебников?

Я видел, что черные Веды,

Коран и Евангелие

И в шелковых досках

Книги монголов

Сами из праха степей,

Из кизяка благовонного,

Как это делают

Калмычки каждой зарей, —

Сложили костер

И сами легли на него.

Белые вдовы в облаке дыма скрывались,

Чтобы ускорить приход

Книги единой,

Чьи страницы большие моря,

Что трепещут крылами бабочки синей,

А шелковинка — закладка,

Где остановился взором читатель.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В этих страницах прыгает кит,

И орел, огибая страницу угла,

Садится на волны морские, груди морей,

Чтоб отдохнуть на постели орлана.