Оля

А теперь Анна Иоганна водила её вокруг домика, стоявшего за оврагом, на самой окраине города, и показывала кусты смородины и грядку с морковкой, и потом с испуганным и счастливым лицом подвела её к заднему крыльцу.

Там удивительно маленький, видно ещё совсем глупый, ёжик, не обращая внимания на то, что рядом стоят и разговаривают люди, не отрываясь сосал молоко, уткнув мордочку в глиняное блюдце. Он очень старательно сосал, но молока в блюдце как будто и не убывало.

— Он ещё очень плохо умеет, — объяснила Анна Иоганна. — Это его большой сюда привёл и показал. А большой — это старый знакомый!..

Садик был маленький, они скоро обошли вокруг всего дома и опять увидели папу на терраске. Он, держа за ручку кофейник, наливал себе вторую чашку, подставив под кончик носика палец, чтоб не пролить, потому что руки у него дрожали.

— Я уже говорила, до болезни он мог говорить по-русски… А теперь он немножко позабыл. Он был ведь совсем пожилой человек, когда его забрали в германскую армию кайзера Вильгельма и отправили на Украину. В гарнизон одного маленького местечка. Он был каменщик по профессии, и он там помог сложить некоторым людям печки и трубы очень хорошего образца, как он умел делать. Ну, и в конце концов остался в России. А я жила у своей тётки в Халле и училась. С большим трудом он меня выписал к себе. Когда я приехала, он хотя немножко смешно, но уже неплохо говорил по-русски… Он и сейчас старается и некоторые слова вдруг вспоминает… Он называл себя, в шутку конечно, "военнопленный доброволец"… Да… Он так шутил прежде… Он ненавидел юнкеров… ну, понимаешь, всю эту прусскую военщину и кайзера Вильгельма…

— Кайзер Вильхельм? Пфуй! — радостно провозгласил и плюнул папа.

Он спустился в садик и, вежливо улыбаясь, постарался поддержать разговор. Он ещё что-то говорил по-немецки, вроде бы хвалил и дочь и Олю.

— Я очень рада, что ты вспомнила меня и зашла, Оля. Такая неожиданность! Правда, очень мне приятно! — говорила Анна Иоганна, провожая Олю к калитке.

И тут Оля вдруг, неожиданно для себя, воскликнула:

— Ах, вот, кажется, и он! Вечно опаздывает! Мы ведь к вам вдвоём собирались, а он, наверное, застеснялся, что опоздал. Володя, вы помните Володю?

— Ну как же! Где же он? Почему он стесняется? — делая совсем уж круглые глаза, восклицала Анна Иоганна.

А Оля побежала к колючим кустам, где сидел в засаде Володя, громко крича:

— Володя, Володя! Ну, не стесняйся! Иди сюда скорей!

Осторожно выпутываясь из колючих зарослей, красный от злости, он шипел:

— Ты что, взбесилась? Что ты орёшь! Услышат же!.. Олька!

— Вылезай и признавайся, что опоздал! Иди поздоровайся!.. — прошипела в ответ Оля и тут же громко, весело крикнула: — Ну, так и есть! Он тут! Всё стесняется!

Володя, погрозив исподтишка ей кулаком, выкарабкался на четвереньках, встал на ноги и, приглаживая на ходу взъерошенные волосы, подошёл к калитке.

Анна Иоганна приветливо, с укоризненной усмешкой издали качала головой, ласково приговаривая:

— Ай-ай-ай! Такой большой мальчик и стесняется больше, чем девочка!.. Папа! Это тоже один мальчик из школы, который пришёл меня навестить! Это очень приятно, не правда ли?

Папе тоже было очень приятно.

Все сначала здоровались, потом тут же у калитки долго прощались, и ребята обещали больше не стесняться и приходить ещё, потому что это ведь всем очень-очень приятно.

Дойдя до угла, Оля обернулась, остановилась и помахала на прощание рукой.

— Обернись сейчас же! — быстро сказала она Володе.

— А вот не желаю, даже не подумаю! — зверским голосом буркнул Володя и обернулся.

Папа стоял в калитке и всё ещё кивал головой, как заводной, им на прощание.

Володя поднял руку и деревянным движением, точно отмахивался от пчелы, помахал в ответ.

Когда они отошли уже довольно далеко, молча и не глядя друг на друга, Оля устало вздохнула:

— До чего же тебе меня убить хотелось, когда ты выцарапывался из колючек!

— Лучше помолчи, а то мне опять захочется, — угрюмо ответил Володя, и некоторое время они шли опять молча. — Ты хоть объясни, что это там у вас произошло?.. Ты у неё прощения хоть попросила?

— Я даже себе не могу всего объяснить… Прощения? А чего оно стоит?..

— Она тебе мораль читала?

— В тыщу, в мильон раз хуже: она мне обрадовалась. А про мартышку она, по-моему, даже и не слыхала… или… не знаю, но дело совсем не в этом… Одним словом, ты должен тоже к ней зайти хоть разок. И я должна.

— Что-о-о?.. Это ещё зачем?

— Просто так. Как навещают знакомых.

— Это чтоб я?.. Опять к Мочалке?

Оля молчала, шла, думала.

Глава двадцатая

На другой день они снова забрались на свой пригорок над обрывом. Оля положила перед собой тетрадку и, не раскрывая её, смотрела на другой берег реки, где по ровной зелени луга лениво разбрелись и почти не двигаясь стояли пёстрые коровы.

Маленький чёрный буксир-работяга упрямо тянул за собой большую толстую ленивую баржу с флажком на кривом шесте.

— За то, что ты не злишься, я тебе прочту всё до конца.

— Почему это ты так решаешь? Я злюсь.

— Тогда сейчас перестанешь.

— Ага, там, значит, не рецепт уксусного пирога, а продолжение?