Олимп

– Странно, что я не слышал об этой войне, – произносит грек, передавая схолиасту новый мех с вином. – И все-таки ты должен гордиться своим отцом, сын Дуэйна. Ваш народ наверняка почитает доблестных победителей как богов. Сидя у очагов, потомки будут веками тешить свою душу хвалебными песнями об их славных деяниях. Внукам и правнукам героев никогда не забыть имена достойных мужей, бившихся там и сложивших головы, сладкоголосые аэды особо воспоют каждый поединок…

– Вообще-то, – ученый надолго прикладывается к питью, – почти никто из моих сограждан уже и не помнит о том сражении.

– Ты слушаешь? – передает Манмут по личной связи.

– Да.

Орфу с Ио в обществе прочих высоковакуумных моравеков трудится на внешней обшивке судна – разыскивает и устраняет мелкие повреждения от столкновений с микрометеоритами, солнечных вспышек и следы детонации водородных бомб. Конечно же, на корпусе можно работать и во время взлета или снижения – за последние две недели гигантский краб успел побывать снаружи несколько раз, перемещаясь по узким переходным мостикам и лестницам, оборудованным специально для этой цели, – но иониец предпочитает работать в условиях нулевой гравитации, нежели, по его собственному выражению, ползать по фасаду взлетающего стоэтажного дома с полным ощущением того, что корма корабля находится где-то внизу.

– Судя по голосу, Хокенберри здорово набрался, – замечает Орфу.

– По-моему, так и есть, – отзывается Манмут. – Вино довольно крепкое. Это напиток Медеи, воспроизведенный по распоряжению Астига-Че на основе образца из амфоры, которую мы «позаимствовали» в подвалах Гектора. Наш знакомый схолиаст годами распивал с троянцами и греками нечто похожее, но почти наверняка в умеренном варианте: ахейцы намешивают в кубки больше воды, чем вина. Иногда они черпают ее из моря или же добавляют «отдушку» вроде смирны.

– Вотэтоя называю варварством, – рокочет иониец.

– Так или иначе, – передает маленький моравек, – Хокенберри не ел ни крошки со времени последнего приступа космической болезни, а пить на тощий желудок – не лучший способ сохранить голову трезвой.

– Похоже, вечером нас ожидает новый приступ, – злорадствует гигантский краб.

– Если что, сам понесешь ему пакеты, теперь твоя очередь. С меня хватит.

– Вот черт, я бы с превеликим удовольствием, – сокрушается Орфу, – да только боюсь, коридоры в людском пассажирском отсеке окажутся для меня тесноваты.

– Погоди, – перебивает его Манмут. – Лучше послушай.

– Ты любишь игры, сын Дуэйна?

– Игры? – переспрашивает ученый. – В каком смысле – игры?

– Ну, те, что устраивают под праздник или на похоронах, – поясняет Одиссей. – Я имею в виду забаву, которой мы усладили бы сердца, когда исчез Патрокл, если бы только Ахилл согласился признать любимого друга мертвым и позволил провести обряд как положено.

Помолчав с минуту, Хокенберри наконец произносит:

– Это ты сейчас про диски, копья и все в таком роде?

– Ага, – кивает Лаэртид. – Плюс колесничные гонки, бег взапуски, борьба и кулачный бой.

– Видел я ваши кулачные состязания – там, на берегу, перед черными кораблями, – почти без запинки выговаривает ученый. – Мужчины дрались, обмотав ладони ремнями сырой воловьей кожи.

Ахеец громко смеется.

– А чем же еще, сын Дуэйна? Прикажешь цеплять им на руки большие мягкие подушки?

Схолиаст пропускает вопрос мимо ушей.

– Тем летом на моих глазах Эпеос измолотил до крови дюжину человек, переломал им ребра и сокрушил челюсти. Он принимал каждый вызов, боролся чуть ли не с полудня и закончил уже после восхода месяца.

Одиссей ухмыляется.

– Я помню те состязания. Соперников было не счесть, но сын Панопея превзошел искусством и лучших.

– Двое скончались.

Пожав плечами, грек отпивает еще вина.