Олимп

Ясновидящая неуклюже попыталась пожать плечами, забыв о веревках и растянутых руках.

– Ты думала лишь о спасении сына, которого, как мы знали, ждала ужасная гибель, превратись наше прошлое будущее в текущее настоящее. Я тебя понимаю.

Андромаха протянула нож.

– Значит, жизнь моей семьи, даже Гектора, зависит от того, заикнешься ли ты об этом еще раз и поверит ли тебе всякий сброд – не важно, троянский или ахейский. Убрав тебя, я обеспечу нашу безопасность.

Кассандра выдержала ровный взгляд взрослой женщины.

– Мой дар предвидения может еще послужить вам, подруга. Когда-нибудь он даже может спасти твою жизнь, или Гектора, или Астианакса, где бы ни укрывался твой сын. Ты же знаешь, когда на меня находит, я не владею собой, мелю все, что вздумается. Давай так: ты, Елена или кто еще с вами в сговоре, держитесь рядом, а то и приставьте рабыню покрепче, пусть затыкает мне рот, когда снова начну чесать языком. В случае чего – убейте.

Невестка Приама помолчала, закусив губу, потом наклонилась и перерезала шелковую веревку, завязанную на правом запястье пленницы. Избавляясь от остальных, она проронила:

– Амазонки приехали.

Целую ночь Менелай провел в беседах со старшим братом; когда младая Эос простерла из мрака розовые персты, он уже был готов действовать.

До восхода солнца перемещался Атрид от одного греческого стана к другому вдоль побережья, вновь и вновь переживая рассказ Агамемнона о пустых городах, безлюдных крестьянских полях, заброшенных гаванях, о судах без команды, качающихся на якоре у берегов Марафона, Эритреи, Халкиды, Авлиды, Гермионы, Тиринфа, Гелоса и дюжины других приморских городов. Слушал, как предводитель повествует притихшим ахейцам, аргивянам, критянам, итакийцам, лакедемонцам, калиднийцам, вупрасийцам, дулихийцам, пилосцам, пиразийцам, спартанцам, мессеисянам, фракийцам, окалеянам – всем без исключения союзникам с материковой Греции, скалистых островов и самого Пелопоннеса о том, что их земли стали необитаемы, жилища – покинуты людьми, словно по воле богов: пища гниет на столах, смятые как попало одежды оставлены на ложах, теплая вода ванн и бассейнов зарастает водорослями, клинки ржавеют без ножен. Глубоким, могучим, раскатистым голосом пространнодержавный Атрид описывал корабли на волнах, с парусами – не убранными, полными ветра, но разорванными в клочья (хотя, по его словам, небосвод был ясен и море вело себя на диво прилично в течение целого месяца плавания); руки рабов не касались опущенных весел на полногрудых афинских судах, нагруженных товарами под завязку; гигантские ялики из Персии осиротели без своих неповоротливых матросов и совершенно никчемных воинов; изящные египетские красавцы замерли у причалов, словно забыв о пшенице, которую собирались везти на родную землю.

– В мире не осталось ни мужчин, ни женщин, ни детей! – неизменно восклицал Агамемнон в каждой ахейской ставке. – Только мы и подлые троянцы. Стоило нам обратиться спинами к олимпийцам, хуже того, обратить против них свои сердца и руки, как боги похитили нашу надежду – наших жен, родных, отцов и рабов.

– Они все умерли? – непременно вскрикивал кто-нибудь в каждом лагере, заглушая страдальческие вопли товарищей.

И ночь исполнялась горестными стенаниями. Пространнодержавный поднимал руки, прося тишины, и выдерживал жуткую паузу.

– Следов борьбы не обнаружено, – наконец изрекал он. – Никакой крови. Никаких разлагающихся трупов, брошенных на потеху собакам и птицам.

И всякий раз, под любым шатром, доблестные соратники царя – матросы, охрана, простые солдаты и предводители, сопровождавшие Агамемнона в плавании, – отдельно беседовали по душам с товарищами по рангу. К рассвету каждый на берегу внял ужасающей вести, и парализующий страх уступил место бессильной ярости.

Вся эта история отлично играла на руку братьям Атридам, втайне желавшим не только возобновить осаду Трои, но и свергнуть самозваного диктатора, быстроногого Ахиллеса. Менелай потирал руки, предвкушая, как через пару дней, если не часов, Агамемнон вернет себе законное место главнокомандующего.

К утру, когда царь закончил дежурный обход лагерей, прославленные военачальники – Диомед, Большой Аякс Теламонид, рыдавший, как дитя, услышав об исчезновении людей с милого Саламина, Одиссей, Идоменей, Малый Аякс, разбитое сердце которого обливалось кровью, разделяя горести земляков-локров, и даже словоохотливый Нестор – разошлись по своим шатрам, чтобы забыться коротким, тревожным сном.

– Теперь выкладывай новости об этой треклятой битве с бессмертными, – сказал Агамемнон Менелаю, оставшись с ним наедине в центральной ставке лакедемонцев, окруженной верными полководцами, охраной и копьеборцами – разумеется, те стояли на почтительном расстоянии, дабы никто не подслушал частной беседы повелителей.