Олимп

– Верное животное до сих пор ожидает хозяина, – промолвил Кронид. – А вот Пенелопа исчезла. Даже нескромные женихи, подобно жадным кладбищенским воронам слетевшиеся сюда искать руки и сердца хозяйки, а также ее несметных богатств, бесследно растворились вместе с ней, Телемахом и прочими смертными, не считая лишь нескольких тысяч у стен Илиона. Некому больше кормить бедную шавку.

Гера пожала плечами.

– Отошли его в Трою, пусть нажрется останками твоего недоделанного сынка Диониса.

Зевс покачал головой.

– И почему ты всегда мне дерзишь, жена? Кстати, зачем ты вообще преследуешь того, кто как раз искал уединения, чтобы поразмыслить над необъяснимым исчезновением человечества с лица Земли?

Белорукая шагнула к седобородому богу богов. Пожалуй, она страшилась его гнева: среди кратковечных и смертных один лишь Повелитель Молний мог ее уничтожить. Она боялась того, что задумала, и все-таки решилась идти до конца.

– Грозное величество Кронид, я только заглянула попрощаться на несколько солов.[6] Не хотелось расставаться, не загладив нашей последней ссоры.

Она подступила еще ближе, незаметно коснулась пояса Афродиты, спрятанного под грудью, – и тут же почувствовала поток сексуальной энергии, захлестнувший чертог Одиссея. От Геры ощутимо проистекали коварные феромоны.

– Куда это ты собралась, да еще на несколько солов, когда на Олимпе и в Трое творится такая неразбериха? – буркнул Зевс, однако с новым вдохом расширил ноздри… и с интересом уставился на жену, забыв про лохматого Аргуса.

– Я отхожу к пределам безлюдной земли, посетить бессмертных – отца Океана и матерь Тефису. Они, как тебе, о супруг мой, известно, предпочитают сей мир нашему хладному Марсу.

Говоря так, белорукая сделала еще три шага вперед. Теперь Громовержцу стоило протянуть руку…

– Нашла кого вспомнить, о Гера. Они прекрасно обходились без тебя столетиями, с тех пор как мы покорили Багровый Мир и обжили Олимп.

– Но я надеюсь прекратить их бесконечную вражду, – с невинным видом проворковала богиня. – Слишком уж долго чуждались бессмертные ласк и брачного ложа из-за раздора, вселившегося в души. Но прежде хотела предупредить, где я буду, чтоб не навлечь твой божественный гнев, если безмолвно в дом отойду Океана, глубокие льющего воды.

Кронид поднялся. Супруга почти осязала кожей, как в нем растет возбуждение. Одни лишь тяжелые складки божественного одеяния скрывали подробности от нескромных очей.

– Куда спешить-то, Гера?

Зевс пожирал ее глазами. Белорукая вдруг припомнила, как брат, муж и любовник ласкал языком и пальцами самые нежные места ее тела.

– А чего тянуть-то, милый?

– Слушай, супруга, идти к Океану и завтра ты можешь. А то и послезавтра или вообще никогда. Нынче же здесь насладимся взаимной любовью! Давай, жена…

Невидимая сила, поднявшись от его воздетой ладони, смахнула с длинного стола все кубки, чаши, посуду с протухшей едой. Кронион сорвал со стены гигантский ковер и швырнул его на грубые, прочные доски.

Отпрянув, Гера снова коснулась груди, будто намеревалась квитироваться прочь.

– Что за речи, мой господин! Не думаешь ли ты заняться любовью прямо здесь? В заброшенном жилище Одиссея и Пенелопы, на глазах у этого пса? Как знать, не следят ли за нами все прочие боги по видеопрудам, голографическим стенам и разным проекторам? Если твоей душе угодно, погоди, пока я вернусь из подводных чертогов Океана, и мы уединимся в моей почивальне, за плотной дверью и запором – творением искусного Гефеста…

– Нет! – проревел Громовержец. Теперь он возрастал на глазах, упираясь головой в потолок. – Не тревожься, никто не сунет к нам любопытного носа. Я распростру над островом Итаки и этим домом золотое облако, столь густое, что сквозь него не проникнет и самое острое око: ни бог, ни смертный, ни Просперо, ни Сетебос не разглядят, как мы здесь упиваемся лаской. Раздевайся!

Зевс опять небрежно повел рукой с короткими, толстыми пальцами. Дом содрогнулся, облекаясь в мощное силовое поле и золотое маскирующее облако. Несчастный Аргус едва унес ноги, причем от разлитой вокруг энергии вся шерсть на нем стала дыбом.

Правой рукой сын Крона ухватил жену за талию и прижал к себе, в то время как левой сорвал расшитое платье с ее груди. Пояс Афродиты полетел на пол, но это уже не имело значения. Воздух был так упоен ароматами похоти и феромонами, что в них можно было купаться.

Подняв супругу точно перышко, Повелитель Молний бросил ее на покрытую ковром столешницу (Гере оставалось только порадоваться, что та сколочена из толстых и прочных оструганных досок, взятых Одиссеем из обшивки черного корабля, затонувшего у вероломных скал Итаки) и стянул через ноги узорное платье. После чего и сам избавился от одежды.