Олимп

– Манмут, дорогой, тебе должно быть известно, что мы не вмешиваемся ни в ваши дела, ни в дела «старомодных» или же наших древнегреческих и азиатских гостей… Одним словом, ни в чьи. Вспомни, разве не так?

Моравек не ответил.

Мойра тронула его за плечо.

– Да, но с этим… проектом. Тебе не кажется, что ты пытаешься играть роль бога? Так, совсем чуть-чуть?

– А вы знакомы с доктором Хокенберри? – спросил Манмут.

– Конечно. Мы встречались на той неделе.

– Странно, – заметил моравек, – он этого не упоминал. Томас добровольно помогает на раскопках раз или два в неделю, не реже. Да, что я хотел сказать? «Посты» и олимпийские небожители – вот кто сыграл роль бога, возродив тело, воспоминания и личность Хокенберри на основе обломков костей, древних файлов и ДНК. Но ведь у них получилось. Он очень хороший человек.

– Похоже, это правда, – согласилась Мойра. – И даже, как я поняла, пишет книгу.

– Да… – Манмут, казалось, потерял ход мыслей.

– Что ж, тогда удачи. – Женщина протянула ему ладонь. – И передай привет первичному интегратору Астигу-Че, когда вы с ним увидитесь. Скажи, что мне очень понравилось то чаепитие в Тадже.

Она пожала руку маленькому европейцу и направилась к лесу, на север.

– Мойра! – окликнул моравек.

Она помедлила и обернулась.

– Так ты придешь сегодня на пьесу? – крикнул Манмут.

– Думаю, что да.

– Значит, мы тебя там увидим?

– Этого не знаю, – промолвила молодая женщина. – Но я вас непременно увижу.

И она продолжала путь.

94

Семь лет и пять месяцев после Падения Илиона

Позвольте представиться: Томас Хокенберри, доктор филологии, для друзей – Хокенбеби. Правда, их уже нет в живых – тех, кто знал мое прозвище со времен колледжа Уобаш: они давно уже стали прахом этого мира, где слишком многое обратилось в прах.

Здесь, на славной первой Земле, я протянул полвека с чем-то, а сверх того получил в дар вот уже чуть больше двенадцати[89] ярких, насыщенных лет новой жизни – в Илионе и на Олимпе, на Марсе, хотя я до самых последних дней и не догадывался, что это Марс, и вот сейчас вернулся обратно. Домой. На родную Землю.

Мне столько нужно сказать. Плохая новость: пропали все записи, сделанные за двенадцать лет в роли служителя Музы и вольного схолиаста, – запоминающие кристаллы с ежедневными наблюдениями за ходом Троянской войны, мои собственные записки, даже диктофон моравеков, на котором были изложены последние дни Олимпа и Зевса. Все потеряно.

Впрочем, это не важно. Я все помню. Каждое лицо. Каждого человека, будь то мужчина или женщина. Каждое имя.

Одним из самых удивительных свойств гомеровской «Илиады» знатоки считают то, что в ней никто не умирает безымянным. Грубые герои падали ощутимо, тяжело, и, падая, как выразился один мой знакомый схолиаст (тут я слегка его перефразирую), они с грохотом увлекали за собою вниз и бронзовое оружие, и доспехи, и все свои имения, скот, жен и рабов. И свои имена. В «Илиаде» Гомера никто не погиб лишенным имени либо настоящего веса.

Возьмись я рассказывать собственную историю, непременно попытался бы сделать так же.

С чего же начать?

Раз уж я вольно или невольно стал Хором этой истории, то начну ее там, где сам пожелаю. И пожелал я начать ее здесь. Поведаю вам о своей нынешней жизни.

Несколько месяцев я наслаждался жизнью рядом с Еленой, в Новом Илионе, покуда город отстраивали заново. Греки помогали возводить стены и здания в обмен на обещание троянцев помочь им после со строительством длинных кораблей. После, когда город оживет.

Впрочем, он и не умирал. Понимаете, Илион, или Троя, – это люди… Гектор, Елена, Андромаха, Приам, Кассандра, Деифоб, Парис… черт, даже сучка Гипсипила. Кое-кто из них уже мертв, остальные целы. Вергилий бы понял.

Жаль, я не могу быть вашим Гомером или даже Вергилием, дабы поведать о днях, миновавших после Падения Трои: времени прошло слишком мало, событий на целый эпос не наберется, – но буду слушать и наблюдать за всеми переменами, покуда жив.

А живу я нынче здесь. В Ардис-тауне.

Нет, не в Ардисе. Большой особняк опять высится на просторном лугу в полутора милях от старого факс-павильона, близ того места, где некогда располагался Ардис-холл, и Ада поселилась там со своей семьей, но здесь вам уже не просто Ардис, а Ардис-таун.

Согласно данным последней переписи, которую проводили пять месяцев назад, нас тут чуть более двадцати восьми тысяч. Община разместилась на холме, вокруг дома Ады, но львиная доля города простерлась у подошвы, по сторонам новой дороги, бегущей от павильона вдоль реки. Здесь, внизу, располагаются мельницы, настоящий рынок, зловонные кожевни, печатные дома, газета, невероятная уйма баров и борделей, две синагоги плюс одна церковь (лучше всего называть ее Первой Церковью Хаоса), отменные рестораны, скотные дворы, от которых несет еще сильнее, чем от кожевен, библиотека (я сам помогал ее создавать) и школа, хотя большинство детишек по-прежнему живут в большом особняке на холме и в окрестностях. Учатся в основном взрослые, причем в первую очередь – читать и писать.