Олимп

– Это уже не наши трудности, – отозвался Орфу. – Астиг-Че и другие первичные интеграторы распорядились о немедленной эвакуации. Стоит этой Дыре захлопнуться – а так и будет, старина, можешь мне поверить, – мы потеряем всех восемьсот техников, батарею ракетчиков и прочих застрявших на стороне Земли. Они уже и так сильно рискуют, пакуя в дорогу снаряды, энергетические излучатели и остальное тяжелое вооружение, но начальство боится оставлять подобные игрушки в руках местных жителей, пусть даже в неработающем виде.

– Я могу что-то сделать?

Глядя сквозь дверной проем вслед схолиасту, который чуть ли не вприпрыжку бежал к Ахиллесу и его команде, Манмут ощутил тоскливую беспомощность. Если Хокенберри покинуть на произвол судьбы, тот наверняка сложит голову в битве. Если не взмыть и не улететь через Дыру прямо сейчас, многие моравеки останутся навек отрезанными от своего реального мира.

– Погоди, я спрошу интеграторов и генерала.

Пару мгновений на личном луче трещали помехи, потом раздалось:

– Оставайся пока на месте. Через твои объективы нам удобнее всего наблюдать за Браной. Можешь направить все сигналы на Фобос и выбраться наружу?

– Да, это я могу.

Маленький европеец снял с шершня покров невидимости, не желая, чтобы толпа греков и роквеков нечаянно в него врезалась, и поспешил вниз по трапу вслед за товарищем.

Хокенберри шагал к ахейцам, чувствуя, как сердце наполняет ощущение нереальности, смешанное со стыдом. «Это моя вина. Если бы восемь месяцев назад я не принял вид Афины и не похитил Патрокла, Ахиллес не объявил бы войну богам и ничего этого не случилось бы. Каждая капля крови, которая прольется сегодня, останется на моей совести».

Быстроногий Пелид первым повернулся спиной к приближающимся всадникам и поздоровался:

– Приветствую тебя, сын Дуэйна.

Рядом стояли примерно полсотни полководцев и простых копьеборцев, ожидая наездниц (теперь и схолиаст разглядел: это были женщины) в сияющих латах. Среди знатных героев ученый узнал Диомеда, Большого и Малого Аяксов, Идоменея, Одиссея, Подаркеса с его юным приятелем Мениппом, Сфенела, Эвриала и Стихия. Бывшего служителя Музы изумило присутствие косоглазого и хромоногого Терсита. В обычное время мужеубийца даже на выстрел не подпустил бы к себе презренного обирателя трупов.

– Что происходит? – спросил Хокенберри, и рослый, златокудрый полубог пожал плечами:

– Ну и чудной выдался день, сын Дуэйна. Сначала бессмертные отказались выйти на бой. Потом на нас напала орава ряженых троянок, и Филоктет погиб от шального копья. Теперь вот амазонки скачут сюда, прикончив несколько наших мужей, если верить этой грязной крысе, что недавно прибилась к нашему отряду.

«Амазонки!»

Манмут наконец догнал своего друга. Большинство ахейцев уже привыкли к виду маленького моравека и, едва удостоив создание из металла и пластика беглым взглядом, снова повернулись к отряду всадниц.

– В чем дело? – поинтересовался европеец по-английски.

Вместо того, чтобы ответить ему на том же языке, схолиаст процитировал:

Ducit Amazonidum lunatis agmina peltis
Penthesilea furens, mediisque in milibus ardet,
aurea sunectens exwerta cingula mammae
bellatrix, audetque viris concurrere virgo.

– Только не заставляй меня скачивать в банки памяти еще и латынь, – испугался Манмут.

В пяти ярдах от них огромные кони остановились как вкопанные, слушаясь поводьев. Над ахейцами повисло большое облако пыли.

– «Вот амазонок ряды со щитами, как серп новолунья, – перевел Хокенберри, – Пентесилея ведет, охвачена яростным пылом, груди нагие она золотой повязкой стянула, дева-воин, вступить не боится в битву с мужами».[16]

– Час от часу не легче, – съехидничал моравек. – Да, но латинский язык… Полагаю, это не Гомер?

– Вергилий, – шепнул ученый в наступившей тишине, среди которой удар копыта о камень мог бы оглушить, словно взрыв. – Нас непонятным образом занесло в «Энеиду».

– Час от часу не легче, – только и повторил Манмут.