Олимп

По ту сторону дрожек, за спиной Ханны, поднялся раненный из арбалета войникс. Будущий отец метнул копье; в этот бросок он вложил все силы, оставшиеся в измученном теле. Враг покачнулся и, вырвав оружие из груди, переломил древко. Женщина пустила еще два болта. Один со свистом улетел во мглу между деревьями, другой попал в цель. Харман соскочил с повозки, чтобы вонзить последнее копье в последнего войникса. Тварь покачнулась и отступила еще на шаг.

Мужчина выдернул оружие из груди противника – и с мощью подлинного безумца тут же всадил обратно, провернул зазубренный наконечник, вытащил его наружу и воткнул снова.

Чудовище рухнуло на спину, лязгнув о корни векового вяза.

Девяностодевятилетний охотник встал над поверженной тварью, не обращая внимания на судорожно дергающиеся металлические руки с пальцами-бритвами, занес над головой копье, облитое молочно-голубым раствором, вонзил во врага, повернул, вытащил, поднял, загнал еще глубже в корпус, вырвал, вогнал туда, где у человека находился бы пах, сделал несколько оборотов, чтобы как можно сильнее покалечить мягкие внутренние части, дернул на себя наконечник вместе с изрядным куском панциря, еще раз пронзил противника – заостренная бронза прошла насквозь, до корней и почвы, – вызволил оружие, замахнулся, нанес удар, нацелился снова…

– Харман. – Молодой человек положил ему руку на плечо. – Он умер. Он уже умер.

Мужчина заозирался вокруг. Он почти не узнавал Петира и никак не мог набрать в легкие достаточно воздуха. Уши болели от адского шума, который, как оказалось, доносился из его же собственного горла.

Между тем вокруг потемнело, как в заднице. Кольца скрылись за тучами, так что внизу, при корнях деревьев, наступил настоящий хренов сумрак, мать его за ногу. Полсотни тварей могли преспокойно таиться в непроглядной тьме, дожидаясь своего часа.

Ханна зажгла дорожный фонарь. Ореол огня не выхватил из темноты новых войниксов. Да и «старые знакомые» уже перестали дергаться. Древний грек по-прежнему лежал на земле, придавленный поверженным врагом. Ни тот, ни другой не шевелились.

– Одиссей! – Молодая женщина прыгнула с дрожек, размахивая фонарем, и отшвырнула труп войникса непочтительным ударом ноги.

Петир подбежал к ней, преклонил колено рядом с павшим товарищем. Супруг Ады как умел поковылял к ним, опираясь на копье. Глубокие ссадины на спине и ногах еще только начали заявлять о себе.

– О нет, – промолвила Ханна, стоя на коленях и дрожащей рукой держа фонарь над лицом Одиссея. – О нет, – повторила она.

Доспех Никого был сорван, ремни рассечены бритвами. Широкую грудь бородача изрезала паутина зияющих ран. Один лихой удар отхватил часть левого уха и даже кусочек скальпа.

Но Хармана заставило ахнуть от ужаса вовсе не это.

Войниксы столь яростно пытались вынудить Одиссея расстаться с клинком Цирцеи (у них ничего не вышло: меч по-прежнему гудел у него в ладони), что искромсали правую руку в клочья, после чего, рассвирепев, совсем оторвали от тела. Блики от фонаря сверкали на кровавом месиве, сквозь которое отчетливо белела кость.

– Боже мой, – прошептал девяностодевятилетний.

За все восемь месяцев после Падения он еще не видел человека, что ухитрился бы выжить с такими ранами.

Ханна стукнула по земле свободным кулаком: ее другая ладонь была прижата к окровавленной груди бородача.

– Сердца не слышно, – произнесла она почти спокойно. И только дико сверкнувшие во тьме глаза выдали ее истинное состояние. – Сердца совсем не слышно.

– Положим его на дрожки… – начал Харман.

Мужчина и сам уже слабел: возбуждение битвы схлынуло, к горлу подкатила знакомая тошнота. К тому же иссеченные ноги подкашивались, а изрезанная спина нещадно кровоточила.

– К черту дрожки, – вмешался Петир.

Молодой человек повернул рукоять меча, и вибрация прекратилась, клинок опять сделался видимым. Оружие Цирцеи, а также винтовку с двумя обоймами юноша вручил девяностодевятилетнему спутнику. Затем опустился на колено, взвалил на спину не то погибшего, не то потерявшего сознание Одиссея и встал.

– Ханна, пойдешь впереди с фонарем. Только перезаряди арбалет. Харман, ты прикрываешь с тыла.

Качаясь, Петир побрел к лугу с окровавленным телом на плечах. По жестокой иронии судьбы, молодой человек более всего напоминал сейчас самого Одиссея, когда тот гордо возвращался с охоты с убитым оленем.

Муж Ады растерянно кивнул, отбросил копье, приладил на поясе чудесный меч и с винтовкой наперевес тронулся вслед за своими спутниками – прочь из темного леса.

24

Едва очутившись на месте, Даэман пожалел о своей поспешности. Надо было дождаться, пока здесь не рассветет или пока не вернется Харман… Или взять иного попутчика.