Олимп, штат Техас

Арти запомнила, как крепко тогда сжимала холодный металл. Когда они добрались до леса, она убедила Арло взять винтовку, пострелять по мишеням, которые она развесила по стволу дерева. Не сняв винтовку с предохранителя, он несколько раз крутанул ее в руках, как это делают на военном параде. Винтовка крутилась все быстрее, Арло все проворнее работал руками. Арти потянулась, остановила — ледяное железо крепко хлопнуло ее по руке. Она попыталась забрать у брата винтовку, Арло выхватил ее обратно.

— То есть нам теперь не только о себе заботиться, но еще и о ней? — спросил Арло. А потом заплакал, что и раньше-то было редкостью, а после его восьмилетия — вещью неслыханной. То была не обида, скорее смятение: он уже почти поверил в то, что мать в состоянии о них позаботиться. А он терпеть не мог оставаться в дураках. Но Арти всего этого не понимала, видела лишь, что ему больно. Она сняла шарфик, обернула шею брата кусачей белой шерстью, обвязала голову, засунула концы под пальто. Прижалась лбом к его лбу — винтовка торчала между ними, нацеленная на лес, твердое деревянное ложе угнездилось между двумя теплыми пальто.

И тогда Арти дала брату обещание. Она всегда будет о нем заботиться. Он всегда будет для нее важнее ее самой, а она ему будет важнее его, но брать на себя ответственность за мать им не обязательно. Они всегда смогут рассчитывать друг на друга. И ничто не в состоянии это изменить.

Позднее, в девятнадцать лет, Арти вернулась на лето домой после первого года в университете; Арло остался в Остине, в летней школе Техасского университета, плюс он уже иногда давал концерты в кофейнях, а порой и в барах (даже если тебе по возрасту пить еще рано, играть уже можно). Вырвавшись наконец из родного городка, он совершенно не стремился в него возвращаться, Арти же очень радовалась приезду домой. Поначалу казалось, что и мать радуется тоже. Но после целого года, проведенного в одиночестве, без детей-студентов, — неожиданно опустевший дом, опустевший обеденный стол, опустевшая жизнь, — возвращение Арти ввергло Ли в полное отчаяние по поводу того, что ждет ее в будущем, сразу после того, как пролетят летние месяцы.

Арти уже была достаточно взрослой и понимала, что происходит с матерью: не любовная тоска, не хандра — она борется с депрессией. Целый месяц Арти каждый день консультировалась по телефону с Арло. Он не проявлял особого сочувствия. Сказал, не их вина, что мать не завела собственных друзей, даже не пыталась ни с кем встречаться. Не их дело разбираться с ее проблемами. Арти же впадала в исступление: матери становилось все хуже, она целыми днями сидела, уставившись в телевизор, или спала. Скоро Ли тоже придет время возвращаться к занятиям — учить своих третьеклашек. А что будет, если она потеряет работу?

Арло слышал исступление в голосе сестры. Ради нее, а не ради матери он прервал летнюю учебу и вернулся домой. Под нажимом Арло, который действовал гораздо грубее сестры, Ли пошла к врачу, стала принимать лекарства. Арти знала, что ее еще рано оставлять дома одну, и сказала брату, что осенний семестр проучится в местном общественном колледже — туда можно ездить каждый день. Арло, хотя его об этом не просили, решил поступить так же. Обязательства перед Арти вылились для него в обязательства перед матерью, причем он никогда не жаловался. Просто выполнял данное ими друг другу обещание.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Питер едет домой обедать и улыбается — вспоминает утро, Марча на кухне, они все завтракают вместе. Пока Марч отсутствовал, он не замечал за собой особого расстройства по этому поводу; впрочем, он знал, что легко может внушить себе что угодно, поди пойми, правда оно или нет. И вот сейчас, когда сын вернулся и он явственно чувствует по этому поводу облегчение, можно сделать мысленную заметку: настроение поднялось. Собственное несчастье всегда лучше осознавать задним числом. Но вот он подъезжает к дому, видит фургон ветеринара, и на душе делается муторно.

Он как можно беззвучнее захлопывает за собой дверцу, хотя прекрасно знает: Юна всегда вслушивается, не подъезжает ли машина. Если не очень занята. До Питера доходит; ощущение это, ввинчиваясь в мышцы плеча, заставляет его стиснуть кулаки — от ревности. Ревность стремительно перерастает в гнев, направленный на Юну, на этого нового человека, на то, что их болтовня вчера за обедом пробудила в нем все это. Превратила его в буйнопомешанного.