Олимпия

Она выскочила в коридор, и Иван Сергеевич, услышав, как стукнула дверь, обернулся и сделал заранее приготовленное выражение лица: вежливо-обрадованное, но без чрезмерного восторга - и двинулся ей навстречу.

- Посиди на кухне, - тихо сказала Валерия Александровна. - Она сейчас уйдет. Иди на кухню, пожалуйста.

Иван Сергеевич, очень удивленный, но, как всегда, сдержанно-молчаливый, с самым корректным видом постоял около кухонной раковины, глядя на чешуйки от селедки, которую тут недавно чистили, до тех пор, пока не услышал, что гостья ушла и Валерия, проводив ее до двери, быстро прошла по коридору в свою комнату.

Только после этого он, сохраняя ради соседей невозмутимо-благодушную улыбку, тоже пошел к себе.

Валерия стояла спиной к двери и смотрела в окно, где видеть было с пятого этажа решительно нечего.

- Она куда-нибудь торопилась? - небрежно спросил Иван Сергеевич, стараясь как можно дольше ничего не замечать. - Быстро что-то ушла, правда?

Валерия обернулась, и он увидел ее лицо.

Он мгновенно узнал это ее выражение, вспомнил, когда его видел: шла ранняя городская весна голых деревьев, грязных сугробов и тусклых в тумане фонарей, подтаявших луж. Ветреный вечерний перекресток, мимо которого со звоном, дребезжа, несутся переполненные трамваи с желтыми окнами, и около чугунного фонарного столба, на этом насквозь продуваемом перекрестке, где они в те дни встречались украдкой, - ее лицо, совсем еще молоденькое, худенькое лицо, покрытое неровными красными пятнами с вот точно так улыбавшимися дрожащими губами: ее только что ударил по лицу и выгнал из дому отец. Не совсем выгнал, потому что было уже не старое время, когда можно было по-настоящему проклинать и выгонять, но смертельно обидеть, унизить и ударить по лицу все-таки еще было вполне можно, и отец так и поступил... Она стояла, отвернувшись от окна, как тогда под фонарем, и улыбалась жалкой, отчаянной улыбкой, храбро повторяя:

- Ну что ты смотришь, ничего, ничего не случилось!.. Просто-напросто артистка Дина Лузовая сделала мне предложение: пойти к ней в домработницы! - И она, улыбаясь все той же беспокойной улыбкой, смотрела ему в глаза.

- Что она? Взбесилась?! - нервно поправляя очки, и едва не смахнув их на пол, сдавленным голосом еле выговорил Иван Сергеевич, чувствуя, как в нем просыпается то самое чувство, что и тогда, когда он хотел бежать драться с ее отцом. - Взбесилась она, эта дрянь? Ты сказала ей, что она дрянь? Выскочка несчастная! Ты сказала?

- Нет, я ей не сказала, я ничего не сказала, мне стало так невыносимо неловко... Как мы готовились! Я ей совала в руки наш альбом, а она сказала: "У нас еще будет время!" Ты понимаешь, когда я буду на кухне, она зайдет, и мы поговорим!.. Я ничего не хотела, только бы она ушла поскорей.

- Ну так я ей скажу! Я с ней поговорю!

Иван Сергеевич долго свирепо шагает по комнате, изобретая самые язвительные ответы Лузовой, он то кричит на нее, то цедит ледяным тоном:

- Вы еще девчонка перед моей супругой! Вы сумели увести вашего Булаховича от жены и детей, так сумейте сами его нежить и баловать! И ставить ему компрессы, не знаю уж там куда!

- Это неблагородно, - тихо говорит Валерия Александровна.

- Хорошо! - рычит, налетая на стол и потирая ушибленную ногу, Иван Сергеевич. - Я подойду к ней и изысканно вежливо скажу: "Гражданка Лузовая, вы предложили моей жене, артистке оперы, пойти к вам в кухарки? А знаете ли вы, что в те годы, когда на сцене замерзала вода, она вместе с другими, бледная от голода, выходила в легком платье и весело пела ради того, чтобы..."

- Она это знает, - упавшим голосом сказала Валерия. - Она это все знает, и ей это совершенно неинтересно. Я очень устала, давай помолчим.

Немного погодя она неожиданно спокойно спросила:

- Что сегодня по телевизору? - и сама повернула ручку выключателя.

Экран ожил и зашумел.

- Что это они делают? - спросила Валерия.

- Ты не станешь смотреть какие-то соревнования по поднятию тяжестей...

- Нет, нет, пускай поднимают... Давай посмотрим.

Они смотрели поднятие тяжестей, последние известия, виды речки в Сибири, каких-то плясунов до тех пор, пока не кончились передачи и им не пожелали спокойной ночи.

На другой день, вернувшись с работы, Иван Сергеевич узнал, что они идут в театр. Удивился и обрадовался, наспех поел не тронутой со вчерашнего дня кулебяки и салата, побрился, надел лучший костюм, и через час они уже прохаживались по кругу по знакомому фойе среди публики.

Каждый раз, как они проходили мимо большого зеркала, Валерия чуть задерживалась, и Иван Сергеевич это заметил. Он вопросительно кашлянул, но она ответила, не дожидаясь вопроса:

- Странно, правда, тут полное фойе народу, и все видят всех. И каждый не видит только одного: самого себя...

- Ну и что же? - сухо проговорил Иван Сергеевич. Со вчерашнего дня он был все время настороже и очень побаивался всяких размышлений.

- Ничего... Как мы с тобой выглядим для других? Какие мы в их глазах?

- А мне и знать совершенно неинтересно. Ну, вот звонок. Пойдем!