Олимпия Клевская

Крики, вздохи, хохот мрачно отдавались в стенах этого помещения. Шанмеле, которого мало заботило присутствие начальника, начал с камеры номер один, решившись обойти их все.

Начальник давал свои объяснения, причем физиономия его становилась все более нахмуренной.

У четвертой камеры он вынул часы, перед пятой сделал пируэт на каблуках, наконец, когда подошли к шестой, заявил Шанмеле:

— Извините, господин аббат, но у меня дела, а если вы решили осмотреть все, нам не выйти отсюда раньше полуночи.

— Еще эту, — сказал Шанмеле, — прошу вас.

Он остановился перед камерой, которую занимал мужчина лет пятидесяти, долговязый, сухопарый, седеющий, с громадной копной засаленных белых волос на голове, с черноватой бородой, в которой утопала вся его физиономия, и фосфорически мерцающими из-под густых бровей подвижными глазами.

— Этот просто ужасает, — прошептал Шанмеле.

— Один из самых свирепых обитателей нашего дома.

— Ах! По-моему, он страдает.

— Сколько бы он ни страдал — все равно это мало для такого человека.

— Так что же он сделал, этот безумец?

— Он не безумнее вас.

— Тогда почему он здесь?

— Ах, господин аббат! Это дела министра и начальника полиции.

— Тайна?

— Для всех — да, для вас — нет.

— Так говорите же.

— Да ведь я спешу.

— Еще эту осмотрим, и вы меня покинете.

— Длиннейшая история.

— Вы с ней быстро управитесь. Вы такой прекрасный рассказчик!

Получив подобный комплимент, чрезвычайно польстивший самолюбию этого тигра с буйволиной мордой, начальник отошел в сторону, чтобы его не подслушали. Шанмеле последовал за ним.

Начальник остановился, с минуту откашливался и отплевывался с видом человека, который готовится начать повествование, затем, протянув руку в сторону камеры свирепого безумца, изрек:

— Вы видите там, господин аббат, человека, который не более помешан, чем я.

— Ба! Так кто же этот бедолага? Начальник покачал головой:

— Он равным образом и не бедолага.

— Тогда кто же он? — с возрастающим интересом спросил аббат.

— Один мелкий сардинский дворянин.

— Дворянин?

— Маркиз.

— Его имя известно?

— Никому не положено его знать, но я, как начальник этого заведения, знаю его.

— И как его зовут?.

Начальник было зашептал что-то.

— Нет, не говорите, — сообразив, перебил его Шанмеле. — Он сам мне скажет на исповеди.

— Вы будете его исповедовать?

— Разумеется.

— И войдете к нему?

— Завтра же.

— Но это убийца!

— Тем важнее, чтобы я исповедовал его, — сказал Шанмеле с простотой тем более возвышенной, что в глубине души он поневоле дрожал.

— Его зовут маркиз делла Торра, — сказал начальник, уже не помня или умышленно забывая о том, что только что сказал Шанмеле по поводу имени узника. — Вам знакомо это имя?

— Нет, — отвечал аббат. — Впервые его слышу. И Шанмеле сделал шаг в сторону камеры.

— Да погодите, — остановил его начальник, — дайте мне досказать эту историю.

— Да, верно, — сказал священник, — в том, что вы мне поведаете, я, может быть, найду какой-либо источник утешения для этого человека.

— Так вот. Он был греком.

— Греком? Вы же сказали, он сардинец. Начальник захохотал.

— Ох! Бесподобно! Великолепно! — выкрикнул он. — Он был греком, да, но не по рождению, а по роду занятий.

— А, понимаю, — сказал Шанмеле.

— Он был главарем банды мошенников, долгое время приводившей в отчаяние провинцию.

— Тогда ему место в тюрьме.

— О! Дворянина — в тюрьму?

— Однако же, — заметил Шанмеле, — господин регент приказал колесовать графа Горна, связанного родством с правящими князьями!

— Господин регент был безбожником и ни во что не верил, — возразил начальник, — тогда как нынешний король не желает, чтобы бесчестили знать. Так ему завещал покойный монарх.

— Оставим это, прошу вас, — вздохнул Шанмеле. — У меня другие мысли.

— А, так у вас есть мысли? Да?

— Продолжайте же, сударь, пожалуйста.

— В конце концов, переходя от жульничества к жульничеству, от кражи к краже, маркиз делла Торра… Ах, простите, забыл вам сказать, что он в своих вояжах таскал за собой особу очень красивую и весьма аппетитную, по имени…

— По какому имени?..

— Ах! Забыл, вот ведь… Подскажите же мне.

— Это довольно затруднительно, сударь, коль скоро я не ведаю, ни о ком, ни о чем вы намерены рассказать.

— Я намерен рассказать о молодой особе.

— Вот как?

— О девушке, носящей имя знаменитой женщины.

— Семирамида?

— Нет, в другом роде.

— Лукреция?

— И того меньше. Проклятье, да помогите же мне! Нечто противоположное Лукреции.

— Лаиса?

— Нет, нет, она француженка… Нинон… Вовсе нет. А! Марион! Вспомнил: Марион.

— А, в самом деле, Марион: вы ведь подумали о Делорм, не так ли, господин начальник?

— Да, господин аббат, именно так.

— Вы начитаны.

— Ну да, немного.