Олимпия Клевская

Баньер, задрав голову, начал с главного, то есть отправился на поиски гостиницы. Священники в ту эпоху подчас действовали как обычные путники, если им случалось прибыть из провинции без рекомендательных писем. Конечно, совершенно очевидно, что для Баньера удобнее всего было бы попроситься на ночлег в какой-нибудь монастырь; однако для этого ему не только не хватало рекомендаций, но еще, если подумать, следовало допустить, что в монастыре у иезуитов могут оказаться свои соглядатаи, а Баньеру снова водвориться в иезуитское узилище хотелось ничуть не больше, чем в дом умалишенных.

С другой стороны, для него было важно не только найти пристанище, но и обменять свое облачение священника на какую-либо другую одежду, ведь в парижскую полицию несомненно уже отослали его описание, в котором он был изображен в этой сутане.

О, как он теперь печалился о той любезной старьевщице: он от всего сердца возвратил бы ей экю — великодушный дар, уже нами упомянутый, лишь бы она дала ему взамен хоть какую-нибудь одежонку, пусть даже с риском, что в кармане там больше не будет экю.

Однако Баньер был еще в том возрасте, когда уповают на Провидение, и он сказал себе, что прежде всего надо отыскать ночлег, а одежда появится потом.

Что касается приюта, наш герой набрел на то, что ему требовалось, на улице Фоссе-Сен-Виктор — то была маленькая комнатка с выходом прямо во двор, скромная и чистая.

Устроившись там, Баньер принялся думать.

Его раздумывание, да будет нам позволено изобрести такое слово, если его не существует, или употребить, если оно уже изобретено, — итак, его раздумывание состояло из трех периодов.

Сначала он возблагодарил Господа.

Потом у него возник замысел относительно одежды.

И наконец он подумал о добром аббате де Шанмеле, о пользе, которую он уже извлек и еще сможет в дальнейшем извлечь из знакомства с ним.

Замысел же у него был вот какой.

Он поднял шум, притворившись, что упал на лестнице; выглядело это как нельзя более правдоподобно, учитывая, насколько там были крутые ступени; ну а когда имеешь несчастье упасть, то немудрено и сутану порвать.

Тут, чтобы его выручить из беды, само собой, послали за портным.

Когда этот человек вошел в его комнату, Баньер запер за ним дверь на ключ и заявил:

— Друг мой, по вашему лицу я вижу, что вы славный малый; я сбежал из монастыря, меня там хотели принудить произнести монашеский обет. Я здесь прячусь; подыщите-ка мне подходящую одежду.

К счастью для Баньера, портной оказался вольнодумцем. Он был очарован таким откровенным признанием, тем более что несчастных, пострадавших от насилия Церкви, в ту эпоху было много, так что все выглядело убедительно. Портной прослезился, потряс Баньеру руку и принес ему хорошую одежду, предложив ее в обмен на сутану, которая была совсем новая.

Баньер отказался от этого, ведь сутана ему не принадлежала, она была собственностью Шанмеле; тем не менее предложение добряка-портного навело его на новую мысль.

Ведь можно оставить сутану в залог за одежду, с тем чтобы позднее выкупить ее.

Со стороны нашего героя в этом замысле даже была особая деликатность, ведь в лавке портного, оставленная там в залог, сутана Шанмеле получит более тщательный уход, чем у Баньера, не имевшего прислуги.

Впрочем, стоит нам обратиться к началу этого повествования, и мы вспомним, что в тот день, когда Баньер начал свою артистическую карьеру в роли Ирода, Шанмеле позаимствовал его сутану подобно тому, как ныне Баньер позаимствовал сутану Шанмеле.

Таким образом, то был просто-напросто обмен вежливостями и сутанами между двумя добрыми друзьями.

Портной дал свой адрес и обещал, что выдаст сутану взамен на экю в шесть ливров.

Гордый и счастливый оттого, что он обеспечен одеждой на следующий день, Баньер развесил свое приобретение на стуле, улегся и заснул глубоким сном.

Пробудившись утром, он услышал пение вьюрков, мяуканье кошки и воркотню голубей, увидел клочок голубого неба, размером не меньше носового платка, и затрепетал от счастья, словно был владыкой половины земного шара.

Он встал и написал Шанмеле следующее письмо:

«Сударь и дорогой брат!

Милосердие не может изменить Вам до такой степени, чтобы Вы меня осудили за то, что я сделал.

Надеюсь, что мои насильственные действия не оставили у Вас тягостных воспоминаний.

Вашу сутану я пристроил на хранение в надежное место.

Если Вы соблаговолите взять на себя труд прогуляться завтра в два часа пополудни по большой аллее Тюильри, я подойду к Вам и дам Вам полное удовлетворение.

Как видите, сударь и дорогой брат, я испытываю полное доверие к Вашей преданности и безукоризненной честности, ибо, как сказал поэт:

Ведь должно честным быть под шлемом иль сутаной.

Допустить, что Вы не являетесь таковым, сударь, значило бы не оказаться таковым самому.

Ваш почтительный слуга и друг

Баньер».

Весьма удовлетворенный этим посланием, сколь бы витиеватым оно ни было, Баньер отправил его по городской почте и стал ждать следующего дня, прячась от посторонних глаз как только мог.

Что это было необходимо, понять не трудно.