Олимпия Клевская

— Прежде всего, государь, — отвечал Ришелье, — король, да еще с вашей наружностью, никогда не волнует только одну женщину или, говоря точнее, он волнует всех женщин. Я вам это говорю исходя из моего темперамента, но извольте поверить, государь, что, будь я королем, все дамы моего двора были бы взволнованы. Таковы королевские права. Я бы царствовал над женщинами так же, как над мужчинами, причем над женщинами — в первую очередь. Но что делать?.. Ваше величество упускает одну возможность за другой; у женщин ваше величество вызывает робость, разжигая в них страсти, которые вы отказываетесь гасить. Государь, ваш предок Генрих Четвертый был куда милосерднее.

— Он был милосердным сверх меры, герцог.

— А кто обижался на это?

— Народ.

— Государь, вспомните народные песни: вот где вы услышите истинное мнение общества, а сверх того, как говорится, подлинный глас Божий.

— И что же?

— А то, что вы тогда сами поймете, кто народу милее: Вечный повеса или Людовик Целомудренный.

Король глубоко вздохнул, повесил голову и явно углубился в размышления о сравнительных достоинствах своего прапрадеда и прапрапрадеда.

В это время король и Ришелье вместе со своей свитой как раз приблизились к главному пруду Севрского леса.

Слева от них из чащи легкой рысцой выехала всадница, сопровождаемая двумя слугами.

При виде короля она остановилась и, не сходя с коня, приветствовала его глубоким поклоном.

— Кто это там? И кланяется… — рассеянно полюбопытствовал Людовик XV, привыкший к приветствиям и утомленный учтивыми церемониями.

— Да я толком и не знаю, — откликнулся Ришелье, вслед за своим господином напуская на себя вид крайней рассеянности. — Но разве ваше величество не заметили вон там, под деревьями, карету? На ней должен быть герб. Если ваше величество позволит, я пошлю узнать…

— О, не стоит, — ответил король.

Но г-н де Ришелье успел подать знак сообразительному Раффе, и тот все понял.

Он пустил свою лошадь в галоп, таким же галопом и возвратился, чтобы шепнуть Ришелье на ухо то, что герцог и сам прекрасно знал.

— Государь, — доложил Ришелье, — это графиня де Майи.

У короля вырвалось невольное движение, смысл которого герцог поймал на лету.

— Как я уже говорил, — продолжал герцог, притворяясь, будто он не придал этой встрече ни малейшего значения, — вы, ваше величество, слишком много печетесь о народе и слишком мало — о себе. Господин герцог Орлеанский, регент, который посвящал вашему величеству столько забот, что бы там ни говорили об этом все, да и я сам в первую очередь, — так вот, разве господин герцог не злоупотреблял амурными интрижками? Однако, государь, поскольку он не обогащал своих любовниц за счет казны, никто никогда его за них не упрекал. И потом, по правде говоря, кто когда-либо мог знать, что делают короли, если они хотят, чтобы о их занятиях никто не проведал?

— Ох, герцог, что до этого, то все всегда обо всем знают; господин де Флёри часто твердил мне это.

— Э, государь, так вы до сих пор верите всему, что вам говорил господин де Флёри, когда вы были ребенком? Но послушайте, каким бы учтивым человеком и добрым пастырем не был господин де Флёри, не следует ли в делах любви полагаться на вашу собственную мудрость, а не на его?

— Герцог!

— Итак, прошу прощения, государь, вот перед нами, к примеру, павильон. Не правда ли?

— Да, верно.

— А вашему величеству, должно быть, никогда не случалось войти в этот павильон, хотя он, между прочим, принадлежит вам.

— Ни разу здесь не бывал.

— Внутри очень чисто и даже обставлено не без изящества. Это одно из самых приятных местечек для охотничьего отдыха. Охраняет этот павильон всего один сторож — этому добряку больше семидесяти. Хотите пари, что он и не узнает вашего величества?

— Это вполне возможно.

— А вот меня он прекрасно знает.

— К чему вы клоните, герцог? — с легкой дрожью спросил король.

— Хочу доказать, что народ никогда не узнает о поступках своего монарха, если монарх не захочет, чтобы они стали известны, а уж если этот король удостоит какого-нибудь друга вроде меня высокой чести, сделав поверенным своих тайн, то и тем более. Вот, к примеру, сегодня…

Ришелье умолк на полуслове, пристально глядя на короля.

— Продолжайте, герцог, — произнес тот.

— Сегодня король мог бы назваться Франциском Первым, Генрихом Четвертым или Людовиком Четырнадцатым.

— И что дальше?

— Он бы отправился прогуляться с Лотреком, Бельгардом или господином де Сент-Эньяном.

— А потом?

— Потом король зашел бы в этот павильон, чтобы немного отдохнуть, и, приметив хорошенькую, приятную женщину…

Король покраснел.

— Э, черт возьми, государь, — продолжал герцог, — да ведь вашему величеству только что уже повстречалась такая женщина…

Лицо короля приобрело пурпурный оттенок.

— Ведь в конце концов, — не отставал Ришелье, — минуты не прошло, как госпожа де Майи, не имевшая счастья быть узнанной вашим величеством, как раз проезжала здесь.

— Она действительно проезжала, — подтвердил король, — но с какой бы стати…