Олимпия Клевская

— Кто знает? — произнес Шанмеле.

— Ох, господин аббат, мне известно, что в любви Господней много сокровищ, но это сокровища не из числа бренных. Такие если где-нибудь и встречаются, то на земле. Можно найти жемчужину в устричной раковине, кошелек на большой дороге, наследство у нотариуса в ящике стола; но за пределами мира сего бедным влюбленным не найти материального пропитания, милый господин де Шанмеле, а если вы спросите Баньера, он вам скажет, что расположен прожить в материальном мире как можно дольше.

— Да уж, черт возьми, — сказал Баньер, — ведь я такой счастливый!

— Ну, хорошо, — не отставал Шанмеле, — а предположим на минуту, что всеблагой Господь, тронутый вашей доброй волей, соблаговолил бы ради вас сотворить одно из таких чудес: допустим, на своем пути вы бы наткнулись на одно из тех бренных сокровищ, которые, видимо, прельщают вас больше, чем сокровища небесного милосердия…

— Не будем предполагать ничего такого, дорогой господин де Шанмеле, — прервал его Баньер. — Ведь именно подобные предположения я некогда лелеял, причем там успех был более вероятен, чем сейчас.

— Когда же это было?

— Всякий раз, когда я брал деньги моей дорогой Олимпии и отправлялся играть. «Если бы Бог ради меня совершил чудо, — говорил я себе, — я бы выиграл целое состояние!..»

— И что же?

— Так вот, милейший аббат: я всегда проигрывал. Того, чего Господь не сделал для меня, когда я помогал себе сам, он тем более не сделает, если я стану ждать богатства, покоясь на нашем ложе, как советует господин де Лафонтен, собрат вашего деда. О, если бы сейчас у меня были все те деньги, которые я так безрассудно проиграл!..

— Вы их утратили, мой добрый друг, — сказал Шанмеле, которому, видимо, очень хотелось убедить Баньера, — потому что Бог не одобряет карточной игры.

— Однако, — рискнул возразить наш герой, — те, кто их у меня выиграл, тоже ей предавались.

— Быть может, выигрывая, они потеряли больше, чем вы. Ну же, признайте это мое допущение.

— Я был бы рад, если бы это можно было признать, — вздохнул Баньер. — Чего уж лучше? Освистанный Митри— Дат заставил меня забыть рукоплескания Ироду.

— Что ж, значит, я сделаю так, что вам придется признать это, маловер! — с улыбкой вскричал Шанмеле. — Сколько вам требуется в год на двоих, чтобы быть вполне счастливыми?

— Три тысячи шестьсот ливров, — уверенно произнесла Олимпия. — Каждый человек может прожить на такие деньги, ну, и я, как все. Мы поселимся на отшибе, не станем никого принимать, не будем путешествовать.

— Наконец-то, — сказал Баньер, влюбленно глядя на Олимпию, — мы были бы очень счастливы.

— Так вот, — продолжала Олимпия, — эта сумма у нас есть, на год хватит. В году для влюбленных те же триста шестьдесят пять дней, как и для всех прочих. Если хотите, мы можем взамен на услугу, которую вы нам оказали, пообещать вам, что триста шестьдесят пять дней будем ждать, не совершит ли Господь для нас чудо; мы подождем, но на триста шестьдесят шестой день все равно придется… Шанмеле в свою очередь покачал головой.

— Не надо так рассуждать, — сказал он. — Подобные мысли довели вас до нынешнего состояния и снова толкнут на расточительство. Это недуг, который дорого обходится и сокращает счастливую пору жизни.

— Да, разумеется, — подхватила Олимпия. — Нам бы два-три надежно обеспеченных года, потому что тогда бы…

Она примолкла, улыбаясь какой-то мысли, что пришла ей на ум.

— Я того же мнения, — согласился Баньер, — но мы имеем лишь то, что имеем. Еще раз — поймите, друг мой, что лишь театр заменит нам все эти сокровища с большой дороги, о которых мы только что говорили, причем с преимуществом постоянного дохода.

— Дайте мне слово, — потребовал Шанмеле, — что, будь у вас эти два-три обеспеченных года, вы не вернулись бы в театр.

— О, само собой разумеется, не вернулись бы! — воскликнул Баньер. — Не так ли, Олимпия?

— Так, — кивнула она. — Я знаю в Лионе один домик близ Соны; с одной стороны он выходит на бечевую дорогу; с того берега его не видно за деревьями; там не слышно иных звуков, кроме фырканья и топота лошадей, которые с трудом поднимаются по крутому береговому откосу: это гнездышко среди зелени, там все дышит свежестью и покоем. Снять этот домик мы сможем за пятьсот ливров в год. Чтобы обставить его по-королевски, хватит четвертой части той мебели, что у меня есть сейчас. Нам с Баньером останется три тысячи сто ливров в год. Мне больше не нужно тратиться на туалеты: мои кружева и платья не сносить и за десять таких жизней, как та, что будет у меня. Баньеру не потребуется ничего, кроме одного бархатного камзола для зимнего времени и двух шелковых на лето; пятьсот ливров уйдут на прачку и портного; остается две тысячи пятьсот ливров, из них тысячу двести мы бы тратили на наше пропитание и кухарку; выплатив им всем жалованье, мы будем иметь тысячу триста ливров на собственные карманные траты и непредвиденные расходы.

— О, какое блаженство! — вздохнул Баньер. — Три года такой жизни! После этого можно и умереть.

— Но мы не умрем, — сказала Олимпия.