Олимпия Клевская

— Пожалуй, все-таки досадно, что мы из-за первого огорчения, омрачившего наш союз, не прочли письма, которое он прислал нам, — сказал Баньер. — Возможно, граф хотел вытребовать назад то, что он нам дал. Было бы некрасиво присвоить его имущество.

— Его имущество?! — вскричала Олимпия. — Будьте покойны, мой друг: помимо того, что господин де Майи по природе великодушен, у него еще и нет причин чего-то от меня требовать. Деньги, что он мне давал для меня, я тратила на него. Вы же меня знаете, Баньер: я не жадная, мне приятнее давать, чем брать. Щедроты господина де Майи не сделали меня богаче, чем я была, когда мы с вами жили на те средства, что получали на сцене. Благодаря его деньгам я лишь могла не тратить жалования, которое определил мне театр, у меня не было надобности покупать для себя мебель, как пришлось тогда в Лионе, — она и поныне там. Вот почему сегодня у нас есть двести луидоров.

— Стало быть, — сказал Баньер, — меблировка особняка на улице Гранж-Бательер…

— Там и осталась, — подтвердила Олимпия. — И крупные жемчуга, которыми по желанию господина де Майи я украшала свой наряд, когда мы устраивали приемы для его друзей, — они тоже остались в своих ларцах. Я считала все это добром, взятым напрокат, которым признанная любовница может временно пользоваться, но право собственности сохраняется за его постоянным владельцем.

Все это господин де Майи прекрасно знает, и если я могу чего-то опасаться, то как бы он не попробовал меня чем-нибудь одарить, вместо того чтобы требовать это назад. Вы держали то письмо в руках: там не прощупывалась какая-нибудь пачка?

— Нет, я ничего такого не почувствовал — судя по толщине, там было не более чем обычное письмо.

— Дарственная может быть и на самом простом листе бумаги. Где оно, это письмо?

— Боже мой! Я его оставил в моем старом камзоле, — вспомнил Баньер.

— А Клер бросила его в сундук с прочими пожитками, — сказала Олимпия.

— Что ж! Пусть там и остается.

— Впрочем, в Лионе мы получим его обратно вместе с остальной одеждой, тогда и прочитаем это письмо вдвоем, не так ли, мой друг? — мягко произнесла Олимпия. — Если оно содержит комплименты, они достанутся поровну нам обоим; если, как я боюсь, там какой-нибудь подарок, я нижайше поблагодарю господина де Майи, чтобы не ранить его деликатных чувств. Вы посмотрите, что я напишу, и я возвращу дар.

— Вы ангел ума и добродетели, моя дорогая Олимпия.

— Я начинаю находить удовольствие в исполнении своего долга. Едем же поскорее в Лион.

— Да, поскорее; лишь бы кабриолет нам это позволил, Олимпия, милая моя. Скорость кабриолета была невелика, но, поскольку колеса его тем не менее крутились, он в конце концов доехал до места.

Но когда Баньер увидел впереди Фурвьерский холм, Лион, скопление домов с дымящими трубами, и Рону и Сону — две реки, большую и малую, подобно двум сцепленным рукам, широкие струи из серебра и перламутра, — у него вырвался тяжкий вздох.

Олимпия обернулась, удивленная.

— Да что с вами? — спросила она. Баньер чуть заметно пожал плечами:

— Ничего.

— Да нет же. Вы помрачнели, и это с вами случилось внезапно. Скажите мне, что на вас нашло?

— Я не люблю Лиона; мне всегда не нравилось это нагромождение черных домов, — отвечал Баньер.

— Наш дом вы полюбите.

— Мы были в нем так несчастны!

— О нем я не говорю, из того дома мы возьмем только мебель, да и ее продадим, если хотите.

— Зачем только вы выбрали Лион, милая Олимпия, Лион, где я так страдал?

— Потому что Лион достаточно велик, чтобы в нем затеряться.

— Разве нам так уж необходимо затеряться?

— Но мне казалось, это вопрос решенный. Да ну, откуда эти колебания, ведь наш план так хорошо придуман?

— Не знаю, но у меня здесь, на этом самом месте ноги прямо в землю врастают. Как посмотрю на этот город, он мне представляется бездной. Вся эта вода, которой принято любоваться, кажется, так и жаждет поглотить что-то… или кого-то. Не люблю этот город.

— Объяснитесь.

— Я не люблю этот город, где живет Каталонка, и аббат д'Уарак, и наша врагиня — парикмахерша. Не выношу Лион с его тюрьмами, официалом, казармой, да мало ли с чем еще! Послушайте, милый мой друг, у меня такое чувство, что нам бы лучше не возвращаться в Лион, не селиться там.

— О, у меня может создаться впечатление, будто вы суеверны, — с улыбкой возразила Олимпия. — Взгляните же на это чудесное солнце, на эти зеленые холмы, опоясанные деревьями; посмотрите, как кораблики, будто золотистые ракушки, скользят по голубой глади вод! А вон там, в дальнем конце того маленького острова, за домами, глядите, какая купа деревьев вдоль белой дороги, — видите?

— Да.

— И как перед ними протекает Сона?

— Да.

— Смотрите, что за чудесный покой: вон рыбак на берегу, дети, играющие у воды…

— Правда.

— Там — маленький домик, где мы хотим поселиться. Посмотрите, как он удален от того кипучего городского