Олимпийские игры

Лин, зная, что сейчас произойдет, в ужасе прижал руки к губам.

— Будьте великодушны до конца! — продолжал Гефест. — Отпустите меня!

— Отпустить? Куда?

— Домой! К моему племени!

— В скифские степи?

— Да!

На мгновение Арифрон лишился дара речи. Это было неслыханно: облагодетельствованный раб отвергал все благодеяния и рвался куда-то в неизвестные, дикие места, стремясь навсегда покинуть тех, кому он всем обязан…

— Но… разве ты не знаешь, — наконец сказал он, — что вольноотпущенник обязан платить подать своему бывшему хозяину? Какую же подать сможешь ты вносить, если уедешь неведомо куда?

— Не знаю… Я не был там столько лет, неизвестно, кого найду в живых, будет ли у меня что-нибудь. Но я клянусь отправлять тебе с греческими кораблями все, все, что смогу!

— Пожалуйста, отец! — не выдержал Лин.

Арифрон, вспыхнув, резко обернулся к нему:

— Что я слышу? Так воспитал тебя твой педагог? Как осмелился ты заговорить в присутствии старших? Вон отсюда!

Лин, закрыв лицо руками, опрометью выбежал из комнаты.

Каллий, подойдя к разъяренному отцу, мягко опустил руку на его плечо.

— Пусть Гефест пока уйдет, — сказал он, — и разреши удалиться матери и сестрам. Нам надо поговорить…

По знаку Арифрона все, кроме Каллия, покинули комнату.

— Какая неблагодарность! — вскричал Арифрон. — Ты подумай, Каллий! Действительно, правильно говорят, что освобожденные рабы не сохраняют благодарности к хозяину! Подлый, дикий скиф!

— Отец… — мягко начал Каллий, — так ли уж тебе нужна благодарность Гефеста? Разве ты освободил его для этого? И потом… Может быть, будет даже хорошо, если он уедет…

— Что ты хочешь сказать?

— Видишь ли… Гефест был, конечно, хорошим педагогом, но мне кажется, что Лин излишне привязался к нему…

— Ты прав, мой Каллий. Я давно это заметил.

— Ну так вот. Братишка еще очень юн, Гефест был с ним всегда заботлив и ласков. А у Лина доброе, нежное сердце. Он и… полюбил его.

— Полюбил? Раба? Что ты такое говоришь, Каллий?

— Ну, пусть не полюбил, хотя ведь даже Одиссей был привязан к своей старой кормилице, а просто излишне благосклонен к нему. Если Гефест уедет, мальчик быстро забудет о нем. Да и зачем тебе нужна подать от педагога? Ведь мы же богаты!

— Мне его подать совсем не нужна. Что нам эти гроши? Но этого требуют законы Афин. Что скажут обо мне, если я их нарушу?

— Никто ничего не скажет, если ты сам объявишь, что решил послать вольноотпущенника по делам, ну, скажем, в Херсонес Таврический или в Пантикапей. Ведь у тебя есть там знакомые купцы?

— Есть, конечно.

— Ну и прекрасно. Давай не будем омрачать этих радостных дней из-за раба. Сделай это для меня…

— Будь по-твоему, мой Каллий, — вздохнул Арифрон, — тебе я не могу ни в чем отказать. Но, прости, решительно не понимаю, почему ты так заботишься о неблагодарном рабе?

— Да не о рабе я забочусь, отец. Что мне Гефест? Я и не замечал его никогда. Но мне хочется, чтобы Лин считал тебя великодушным…

— Гм… — неопределенно протянул отец. — Ладно, только ты уж сам устраивай все это. Денег я, понятно, дам, сколько понадобится.

— Конечно, конечно! Ты просто не думай больше о Гефесте. Скоро мы отправим его к тем дикарям, к которым он так стремится! А сейчас пойдем переодеваться — ведь скоро уже начнут собираться гости!

Вечером, поправляя венок из сельдерея на голове, Арифрон рассказывал друзьям о своем решении отослать вольноотпущенника в Пантикапей.

Один из пирующих выразил мнение, что рабство, быть может, не всегда справедливо.

Арифрон в блестящей речи опроверг эту точку зрения.

Как животное ниже человека, сказал он, так и человек, стоящий ниже себе подобных, является рабом по природе, и ничем другим он быть не может. Да и для него самого рабское состояние лучше всякого другого.

Но вообще не следует держать в доме слишком много рабов.

Это создает лишние осложнения.

Гости подняли чаши, прославляя мудрость хозяина.

* * *

В задней части дома, в небольшой комнате тускло горел маленький светильник. Заплаканный Лин все еще всхлипывал, уткнувшись носом в подушку, а Гефест сидел на полу около его ложа и ласково поглаживал ноги мальчика.

— Не надо плакать, молодой хозяин Лин, — тихо говорил он, — отец не будет долго сердиться…

— Да я не оттого плачу, Гефест. Мне… мне тебя жалко…

— Молодой хозяин Лин так добр ко мне. Я никогда, никогда не забуду этого, что бы ни случилось со мной потом.

— Может быть, Каллий упросит отца?

— Кто знает!

— А тебе не жаль будет покинуть нас, Гефест? — Все мое сердце останется с молодым хозяином… Но ведь там мой народ, моя родина!

— Это правда, — задумчиво сказал Лин. — Конечно, это не то что Афины, но…

— Нет, это не то что Афины, — улыбнулся Гефест, но не успел ничего больше сказать. Откинув занавеску, в комнату стремительно вошел Каллий. Гефест и Лин вскочили.

— Послушай, Гефест, — начал Каллий, бросив быстрый взгляд на заплаканные глаза Лина, — отец согласен отпустить тебя!

— Да благословят вас боги! — громко воскликнул Гефест, поднимая к небу руки.

— Но как же ты будешь жить там? Ведь ты все-таки немного образован, привык к жизни в богатом греческом доме, а твои соплеменники просто дикари!