Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Он признавался, что долго не решался выступать за Республику. Затем, видя, что ее "предательски схватили, связали, сковали, заткнули ей кляпом рот", он "склонился перед ней". Ему говорили: "Берегитесь, вы разделите ее судьбу". Он отвечал: "Тем более! Республиканцы, расступитесь, я хочу встать в ваши ряды". Разве это только слова? Разве это сказано назло врагу? В какой-то мере, возможно, и так, но прежде всего тут отвращение к "имущим классам", бесстрашие перед опасностью и святой гнев. У ворот Бурбонского дворца уже звякали солдатские штыки. Законодательное собрание готовилось покончить жизнь самоубийством. Оно терпело кабинет министров, составленный из "мамелюков"; оно передало принцу-президенту все рычаги управления. Собрание знало, что этот авантюрист, лишенный права быть избранным вторично, вот-вот совершит государственный переворот, и оно допустило, чтобы он отстранил Шангарнье от командования войсками, тогда как только Шангарнье мог защитить Собрание. "Кого захочет погубить Юпитер, того он разума лишает..." Законодательное собрание уже давно дошло до состояния безумия.

Окружение президента, предводители его шайки желали совершить переворот силой. Луи-Наполеон одобрительно относился к этому замыслу, но боялся рисковать, не будучи уверенным в полном успехе. Ему нужно было посадить префектом полиции своего человека - Мопа, военным министром - Сент-Арно, губернатором Парижа назначить Маньяна. Выжидая момента, когда будут выполнены его предписания, он вел переговоры, пытаясь разрешить проблему законным путем: добиться пересмотра конституции, с тем, чтобы обеспечить за собой власть на десять лет и установить гражданский статут, достойный статута императора. Ведь его дядя шел именно по этому пути. Всем было известно, что он вел страну к Империи. Но для того чтобы пересмотреть конституцию, заговорщики должны были получить в Законодательном собрании две трети голосов. А ведь многие роялисты возлагали надежды на 1852 год. Луи-Наполеон требовал от Собрания миллионы франков и продления полномочий ка годы. Тьер отвечал: "Ни одного су, ни одного дня". Разрыв стал неминуем.

Семнадцатого июля Виктор Гюго решительно выступил против пересмотра конституции, и правые вели себя во время его речи издевательски. Шум, хохот, оратора прерывали - все было пущено в ход против великого писателя. Бесспорно, он осудил тогда как принцип наследственной, "легитимной" монархии, так и "монархию славы", как называли бонапартисты Империю.

"Вы говорите - "монархия славы". Вот как! У вас есть слава? Покажите нам ее! Любопытно, о какой славе может идти речь при таком правительстве!.. Только потому, что жил человек, который выиграл битву при Маренго и потом взошел на престол, хотите взойти на престол и вы, выигравший только битву при Сатори!.. Как? После Августа - Августул! Как? Только потому, что у нас был Наполеон Великий, нужно, чтобы мы имели Наполеона Малого?" [Виктор Гюго. Речь в Законодательном собрании от 17 июля 1851 г. "Пересмотр конституции" ("Дела и речи", "До изгнания")]

Впервые в Законодательном собрании осмелились произнести такие слова. Этот гневный протест, разумный по существу, смущал стыдливых заговорщиков, ведь монархисты, такие, как Монталамбер, тайно примкнули к Империи. Левые аплодировали, правые горланили. Шум стоял "невыразимый", как сообщал об этом "Монитор". Один из представителей правых подошел к подножию трибуны и заявил:

"- Мы не желаем больше слушать эти рассуждения. Дурная литература ведет к дурной политике. Мы протестуем во имя французского языка и во имя французской трибуны. Отправляйтесь с вашими речами в Порт-Сен-Мартен, господин Виктор Гюго.

- Вам известно мое имя, - воскликнул Гюго, - а я вот не знаю вашего. Как вас зовут?

- Бурбуссон.

- Это превосходит все мои ожидания. (Смех.)"