Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Шатобриан тоже приехал в Реймс; Гюго поспешил засвидетельствовать ему свое почтение и застал его в ярости: "Я мыслил коронацию совсем иначе. Голые стены церкви, король на коне, две раскрытые книги: Хартия и Евангелие, — религия, сочетающаяся со свободой". По-видимому, у виконта де Шатобриана было больше чувства театральности, чем почтения перед ритуалом. Гюго пошел проводить великого человека, посадить его в экипаж и оказался единственным провожающим: у свергнутых министров не бывает свиты почитателей. Даже Виктора Гюго хотелось поскорее освободиться, чтобы ехать в Блуа. Его тревожили письма Адели. Она жаловалась на холодность, которую после отъезда Виктора выказывала ей генеральша: "С грустью узнала я некоторые вещи, доказывающие, что госпожа Гюго с трудом переносит наше присутствие и сетует на него… Непременно напиши, что из-за непредвиденных дел тебе необходимо вернуться в Париж…" Она умоляла Виктора поскорее приехать за ней: "Через два дня после этого мы бы отправились домой, я заказала бы места в почтовой карете, здесь мы придумали бы какой-нибудь предлог…" А Гюго надеялся погостить у отца полтора месяца. Следующее письмо было еще более настойчивым: положение стало невыносимым. Виктор Гюго, глубоко огорченный, советовал жене быть спокойнее: "Успокойся. Мы все уладим. Твой Виктор, твой муж, твой покровитель, скоро вернется, и чего же тебе тогда будет недоставать?.." Но Адель не могла выдержать и уехала одна с Дидиной и с няней в Париж, где ее встретила мать.

В оправдание своего поспешного отъезда она ссылалась на то, что Виктору нужно срочно написать "Оду на коронацию". Действительно, он сочинил эту оду еще "в тени собора". "Стихи на случай", помпезные, какими и полагалось им быть:

Сиянье алтаря, великолепье трона,

Склоненные пред ним священные знамена

С тугими складками серебряной парчи,

На арках золотых гирлянды белых лилий,

Все это бликами цветными озарили

Узором витражей смягченные лучи…

[Виктор Гюго, "Коронация Карла Х" ("Оды и баллады")]

Почтительная и торжественная "Ода" понравилась в высоких сферах; Состен де Ларошфуко послал Виктору Гюго две тысячи франков в возмещение путевых издержек; Карл Х дал аудиенцию поэту, который лично преподнес ему свои стихи и был вознагражден "самым деликатным образом": король дал его отцу чин генерал-лейтенанта. Он приказал также, чтобы "Ода" была отпечатана со всей типографской роскошью на печатных станках Королевской типографии", и, кроме того, король сделал супругам Гюго хозяйственный подарок — столовый сервиз севрского фарфора с тонким узором в виде золотой сеточки. Подарок пышный и полезный.

Ламартин пригласил Гюго и Нодье навестить его в Сен-Пуане. "Мы поедем, — сказал Нодье, — да еще возьмем с собой жен, и все это ничего не будет нам стоить". — "Каким образом?" — "Мы доберемся до самых Альп; мы расскажем о нашем путешествии. И какой-нибудь издатель оплатит его". В самом деле, издатель Юрбен Канель заказал этим туристам "Поэтическое и живописное путешествие на Монблан и в долину Шамоникс". Нодье должен был представить прозаический текст и получить за него две тысячи двести пятьдесят франков, а Гюго — две тысячи двести пятьдесят франков "за четыре плохеньких оды, — писал он отцу. — Оплата недурная…".

Взяли в путешествие даже Дидину. Гюго в костюме из серого тика резво бегал по косогорам и походил на школьника, приехавшего на каникулы. Нодье" был великолепный рассказчик; его невозмутимый вид и медлительная манера говорить были очень забавным контрастом с живостью его ума, — а ведь в этом как раз секрет юмора. Добродушная госпожа Нодье тоже была забавна, когда она с практическим и здравым смыслом француженки объявляла неправдоподобными фантастические рассказы своего мужа. Обстановка в Сен-Пуане оказалась не очень приятной. Дом "господина Альфонса" совсем не походил на его поэмы и разочаровал Гюго. Нет ни губчатых вершин, ни густой завесы плюща, колорит столетий на стенах дома оказался желтоватой малярной покраской. "Руины хороши для описания, а не для жилья", — прозаически пояснил Ламартин. Женат он был на англичанке, она надевала к обеду нарядный туалет, что очень смущало путешественниц. "Она выходила к столу декольтированная и вся в бантах, — писала Адель Гюго. — Наши скромные шелковые платья с высоким воротом казались весьма неуместными при таком параде…" Гюго и Ламартин уважали друг друга, но сблизиться не могли.